Прелестные картинки
Шрифт:
— Вы прочли? Вам понравилось? Садитесь же.
Она села.
— Я не дочитала до конца. — Она улыбнулась мне красивой улыбкой, совсем не детской, даже чуть кокетливой. — Мне становится скучно, когда книжка слишком длинная. И потом я больше люблю, когда пишут про то, что было на самом деле.
— Исторические романы?
— Да, и путешествия, и то, что пишут в газетах.
— Ваш папа разрешает вам читать газеты?
Это ее огорошило, она прошептала смущенно:
— Да.
Папа прав, подумала я, я не все держу под контролем. Если она приносит газеты в лицей, если она пересказывает то, что прочла в них… Все эти чудовищные происшествия… Замученные дети, дети, утопленные собственной матерью.
— Вы все понимаете?
— Брат
Брат у нее студент, отец — врач. Одна с двумя мужчинами. За ней, наверно, не очень присматривают. Люсьен считает, что девочки, у которых есть старшие братья, созревают быстрее; может быть, поэтому у нее уже повадки маленькой женщины.
— Кем вы хотите быть? У вас есть планы?
Они сообщнически смотрят друг на друга.
— Я буду врачом, она — агрономом, — говорит Катрин.
— Агрономом? Вам нравится деревня?
— Мой дедушка говорит, что будущее зависит от агрономов.
Я не осмелилась спросить, чем занимается этот дедушка. Я посмотрела на часы. Без четверти восемь.
— Катрин должна привести себя в порядок к обеду. Вас, наверно, тоже ждут дома.
— А у нас каждый обедает, когда ему удобно, — сказала она небрежным тоном. — Сейчас еще, наверно, никто не вернулся.
Да, случай ясный. Девочка заброшенная, привыкшая к самостоятельности. Ей ничего не запрещали, ничего не разрешали: росла как трава. Какой инфантильной выглядела рядом с ней Катрин! Было бы неплохо оставить ее пообедать с нами. Но Жан-Шарль злится, когда его не предупреждают заранее. К тому же, не знаю почему, мне бы не хотелось, чтобы он познакомился с Брижитт.
— Вам все же пора идти домой. Подождите минутку, я подошью вам юбку.
Уши у нее стали совсем красные.
— О, право, не надо.
— Надо, это очень некрасиво.
— Я подошью дома.
— Дайте я хоть переколю булавку как следует.
Она мне улыбнулась:
— Вы очень любезны.
— Я была бы рада познакомиться е вами поближе. Хотите пойти вместе с Катрин и Луизой в Музей человека в четверг?
— O да!
Катрин проводила Брижитт до входной двери. Слышен был их шепот и смех. Мне тоже хотелось сидеть в темноте с девочкой моего возраста, и шептаться, и смеяться. Но Доминика всегда говорила: «Она, разумеется, очень симпатичная, твоя приятельница, но уж так неинтересна». У Марты была подруга, дочка папиного приятеля, ограниченная и тупая. А у меня не было, никогда.
— Твоя подружка очень симпатична.
— Мне с ней весело.
— У нее хорошие отметки?
— О да, самые лучшие.
— А у тебя что-то ухудшились по сравнению с началом месяца, ты плохо себя чувствуешь?
— Нет.
Я не настаивала.
— Она старше тебя, поэтому ей позволяют читать газеты. Но ты не забыла, о чем мы с тобой говорили? Ты еще мала.
— Я помню.
— Ты не нарушала обещания?
— Нет.
Казалось, Катрин чего-то недоговаривала.
— Что-то у тебя голос неуверенный.
— Нет, правда. Только знаешь, то, что мне пересказывает Брижитт, понять совсем нетрудно.
Я смутилась. Брижитт мне нравится. Но хорошо ли она влияет на Катрин?
— Быть агрономом. Странное желание. Тебе оно понятно?
— Я предпочитаю стать врачом. Я буду лечить больных, а она растить хлеб и помидоры в пустыне, и у всех будет еда.
— Ты показала ей плакат с голодным мальчиком?
— Это она мне его показала.
Разумеется. Я послала Катрин мыть руки и причесываться, а сама пошла в комнату Луизы. Она рисовала, сидя за партой. Я вспомнила: темная комната, зажжена только маленькая лампа, цветные карандаши, позади долгий день, поблескивающий мелькнувшими радостями, а за окном — огромный таинственный мир. Драгоценные мгновения, утраченные навсегда. Как жаль! Помешать им взрослеть или… Или что?
— Как ты красиво нарисовала, доченька.
— Это подарок тебе.
— Спасибо. Я положу его на стол.
— Она учила меня разным танцам… — Голос Луизы погрустнел. — А потом они меня выставили за дверь.
— Им нужно было поговорить. А ты зато смогла помочь Гойе приготовить обед. Папа будет очень горд, когда узнает, что ты сама сделала суфле.
Она засмеялась, мы услышали звук ключа в замке, и она побежала встречать отца.
Это было вчера. Лоранс озабочена. Она видит перед собой улыбку Брижитт. «Вы очень любезны», — это ее трогает. Такая дружба может быть полезна Катрин: она в том возрасте, когда интересуются всем происходящим в мире; я недостаточно рассказываю ей, отца она побаивается; с другой стороны, нельзя ее травмировать. Дед и бабка Брижитт по материнской линии живут в Израиле, прошлый год она провела у них, поэтому она и отстала от своего класса. Были ли в семье погибшие? Неужели она рассказала Катрин обо всех этих ужасах, от которых я столько плакала? Я должна быть на страже, мне нужно быть в курсе всего происходящего и самой просвещать дочь. Лоранс пытается сосредоточиться на «Франс Суар». Еще одно чудовищное происшествие. Двенадцать лет. Повесился в тюрьме; попросил бананов, полотенце и повесился. «Накладные расходы». Жильбер объяснял, что в любом обществе существуют накладные расходы. Да, конечно. Тем не менее эта история потрясла бы Катрин.
Жильбер. Любовь. От слова «любовь». Каков мерзавец! «Мерзавец! Мерзавец!» — вопит Доминика в «зоне покоя». Сегодня утром по телефону она сказала мрачным голосом, что спала хорошо, и сразу повесила трубку. Чем я могу ей помочь? Ничем. Так редко можешь кому-нибудь помочь… Катрин — да. Значит, надо это сделать. Знать, как ответить на ее вопросы, даже опережать их. Раскрыть перед ней действительность, не испугав ее. Для этого я должна сначала сама быть информированной. Жан-Шарль упрекает меня в том, что современность меня не интересует; пусть даст мне список книг; заставить себя прочесть их. План не новый. Периодически Лоранс принимает решения, но — почему бы это? — подлинного желания их выполнить у нее нет. Теперь все иначе. Ведь это для Катрин. Она не простит себе, если Катрин не найдет в ней опоры.
— Ты здесь, как хорошо, — говорит Люсьен.
Лоранс сидит в кожаном кресле, на ней халат; Люсьен тоже в халате, у ее ног, глядит на нее снизу вверх.
— И мне хорошо.
— Я хотел бы, чтоб ты всегда была здесь.
Они занимались любовью, потом наскоро пообедали, поболтали, опять занимались любовью. Ей уютно в этой комнате: диван-кровать, покрытый мехом, стол, два черных кожаных кресла, купленных на Блошином рынке, на этажерке несколько книг, телескоп, роза ветров, секстант, в углу лыжи и чемоданы из свиной кожи; во всем непринужденность, ничего роскошного; а все-таки ничуть не удивляет изобилие элегантных костюмов, замшевых курток, свитеров, шейных платков, обуви в шкафу. Люсьен приоткрывает полы пеньюара Лоранс, гладит ее колено.
— У тебя красивые колени. Это редкость — красивые колени.
— У тебя прекрасные руки.
Он сложен хуже Жан-Шарля, слишком худ; но руки тонкие, нервные, лицо подвижное, чувствительное, в жестах — изящная гибкость. Он живет в мире приглушенных звуков, тонких оттенков, полутонов, светотени, в то время как вокруг Жан-Шарля всегда полдень, резкий ровный цвет.
— Выпьешь чего-нибудь?
— Нет, налей себе.
Он наливает себе американского виски — «on the rocks», [10] по-видимому, очень редкой марки. К еде он равнодушен, но гордится своим знанием вин и спиртных напитков. Он усаживается снова у ног Лоранс.
10
Виски со льдом, без содовой.