Прелюдии и фантазии
Шрифт:
Сам ты еврей!
Твой папа еврей, — невозмутимо продолжал Чуня.
Твоя тётя еврейка, — ответил я, пытаясь справиться с неожиданным приступом тоски и отчаяния.
Я точно знаю, — сказал Чуня, — и теперь все во дворе узнают, что твой папа еврей. А значит и ты — еврей. И дети твои будут евреями. И в паспорте у тебя будет написано: «еврей». Так что — бойся, тебе пиздец.
В каком смысле «пиздец»? — осторожно спросил я.
Теперь тебя все
Ты — еврей? — спросил я дедушку.
Дедушка равнодушно кивнул, продолжая чистить картошку: да, мол, еврей. А в чём дело?
А я — нет! — сообщил я.
И ты еврей, — сказал дедушка, ни на секунду не отвлекаясь от своего занятия.
И папа еврей? — спросил я с ужасом. И папа, — спокойно ответил дедушка. И мама? И бабушка? Все евреи.
И тётя Аня? — не сдавался я. И тётя Аня. И дядя Коля?
Нет, — сказал дедушка, — дядя Коля — не еврей.
А почему тётя Аня — да, а дядя Коля — нет?
Дядя Коля — наш сосед, — пояснил дедушка, — а тётя Аня — сестра твоей бабушки.
Врёшь ты всё! — прошептал я и выскочил за дверь.
Тётя Тоня, я — еврей? — спросил я пожилую продавщицу в овощном магазине, которая всегда меня баловала и старалась при случае угостить — то яблочком, то пряничком.
Тётя Тоня подняла брови домиком. Впервые в жизни я видел её растерянной. А ведь она была из тех, кто за словом, как говорится, в карман не полезет. Амммм, — затянула она, — уммм…
Да или нет? — закричал я.
Ты еврей, — сказала вторая продавщица, молчаливая строгая тётя Люда. — Ты еврей и должен гордиться этим.
Меня же бить будут, тётя Люда!
Вот и хорошо, — сказала тётя Люда, — тебя бьют, а ты гордись.
Шо ж ты городишь? — заверещала тётя Тоня, — Людмила, зла на тебя нету. Шо ж ты дитё стращаешь?
Димочка, ну какой ты еврей? Не слушай никого. А если кто обижать будет по национальному. эмммм. признаку, мне скажи. Я Илюшу пришлю, он им покажет.
Илюша был вечно пьяненьким мужем тёти Тони. Что именно он способен показать обидчикам, я представлял с трудом, и все до единого предположения были, мягко говоря, неприличными.
Кирюха, я — еврей, — сказал я лучшему другу.
Тот помолчал немного и вдруг отвернулся. Приглядевшись, я понял, что он тихонько смеётся. Вот ведь гад! Не пожалев силы, я ткнул его в бок кулаком.
Дурак, — засмеялся он в голос, — думаешь, почему наш район «еврейским кварталом» называют? Тут евреев больше,
И ты. тоже?
И я, — подтвердил Кирюха, — и Чуня. И Мишка Сапего. И Карась. И Цыпа. И даже Светка Зеленовская.
Вечером того же дня дедушка вручил мне красивый трофейный ящичек из нержавеющей стали, перевязаный красной лентой. Там было всего два предмета — малоформатное издание «Конармии» Бабеля (книжку бабушка тут же прибрала под тем предлогом, что мне, мол, такое читать рановато) и набор плоских солдатиков в картонной коробке с надписью 7 штук КОМПЛЕКТ КОНАРМИЯ для детей 7-12 лет Пришло время обновить личный состав. — сказал дедушка. — Принимай пополнение! А то всё у тебя пираты, ковбои, викинги, доисторические римляне, рыцари. какие-то — хрен поймёшь — неандертальцы, индейцы… не наши, не русские…
А эти-то чьи?
Эти-то?.. — задумался дедушка, внимательно разглядывая машущих шашками всадников в будёновках, пулемётчиков в тачанках и бравого командира в фуражке, с наганом. — Эти — свои, наши…
Еврейцы?.. — осторожно предположил я.
Пальцы
В детстве я болел скрипкой. Слушая Ойстраха, виртуозно перебирал пальцами и водил в воздухе воображаемым смычком. Хмурился как Ойстрах, дёргал щекой, закатывал глаза, и — величественно кланялся по окончанию каждого номера.
Мама любила музыку и сама играла на рояле, но этого оказалось недостаточно: я просил, я требовал, я умолял отправить меня в музыкальную школу — всё напрасно.
У тебя нет слуха.
Это у меня-то нет слуха? У меня?
Спой «во саду ли, в огороде»… м-да… ни единой верной ноты.
Я упорствовал, я был чертовски уверен в себе, и, наконец, когда мне исполнилось восемь, мама сдалась: завтра идём на прослушивание. Я записала тебя в класс гитары.
Гитары?!!
Ну разумеется, гитара — скромница, обладает тихим приятным голосом, и если аккуратно прикрыть дверь в детскую, да ещё и... ммм... погромче включить магнитофон или радио. В общем, маму можно сколько угодно обвинять в эгоизме, но и понять её тоже можно. В конце концов, кто из нас, положа руку на сердце, готов признаться в любви к начинающим скрипачам? Особенно — скрипачам-соседям? Не говоря о скрипачах-родственниках — из тех, что репетируют в соседней комнате.
Мотивировала она свой выбор тем, что скрипка — инструмент академический, предназначенный для больших залов и «серьёзных» слушателей, гитара же в её понимании была неким Символом Времени, средством «наведения мостов» — на все случаи жизни: она была хороша и в зале, и в подворотне. Моя мать кое-что знала о выживании евреев в этой стране, и, возможно, обладала даром предвидения: в Советской Армии гитара не раз и не два спасала меня от побоев, а может быть и от кое-чего пострашнее.