Прелюдия к большой войне
Шрифт:
Люди падали на колени, как только к ним приближалась коляска с цесаревичем, утыкали лица в землю и начинали бить поклоны, прося о прощении. Зла на этих людей Николай не держал, улыбаться им – не улыбался, а держался как-то равнодушно, будто и не стряслось ничего.
Встреча с микадо Мейдзи все же состоялась, уже в Кобе, куда японский император примчался, чтобы загладить инцидент. Испугался он, что ли, что, узнав о покушении на цесаревича, император Александр III пришлет к берегам Японии свой броненосный флот и превратит все портовые города
Микадо говорил Николаю какие-то цветастые фразы, такие же красивые и легкие, как рисунки на японских тканях, как цветение сакуры, но цесаревич вдруг понял, что микадо недоволен, что это покушение не удалось. Он точно мысли микадо уловил.
«Я читаю его мысли! – ошеломленно понял Николай. – Микадо приехал сюда не прощения просить. Он со мной знакомится. Изучает меня. Изучает, как… будущего соперника. И… он боится меня!»
– Мы сурово накажем преступника, – сказал микадо на прощание.
«Дайте его нам, и мы избавим вас от этой головной боли».
Николай вслух об этом не сказал, но микадо итак все понял по выражению на лице цесаревича. Тот ведь знал, что японцы своего подданного в чужие руки не отдадут ни за что. Это правильно. Николай тоже не отдал бы в чужие руки кого-то из своих провинившихся соотечественников. Да и перед микадо тот самурай вовсе не провинился, а напротив.
– Жаль, что лейб-казаки не придушили этого Цуда Сандзо там же на улице, – все ворчал князь Барятинский, которому уже доложили имя преступника. – Нет человека – нет проблемы. Да и получил бы по заслугам.
По японским законам смертной казнью каралось только убийство. Вот удайся самураю зарубить российского цесаревича, тогда его ждала бы виселица. Но поскольку покушение не удалось, то приговорить преступника могли лишь к пожизненной каторге. Русский посол в Токио намекал японским властям, что надо сделать исключение и казнить преступника, но японский суд следовал букве закона и никаких исключений не сделал.
Николай полагал, что Цудо Сандзо на каторге проведет совсем недолго. Его отпустят, а за него и под его именем – срок будет отбывать другой человек. Японцы не могли открыто помиловать человека, едва не убившего наследника русского престола.
Император Александр III, узнав о таком мягком приговоре, все возмущался, обещал японцев в бараний рог скрутить или, на худой конец, пригласить в гости команду тех несусветных толстяков, которые участвуют в традиционной японской борьбе, чтобы на арене какого-нибудь цирка российские борцы пересчитали им кости, если, конечно, найдут их под складками жира.
– Возмутительно! – гневался Александр III.
– Ты будешь у носа японского посла рубль серебряный гнуть? – спрашивал у отца Николай.
– Нет, много чести. Под зад ногой ему дам, так, чтобы он в Токио свое долетел.
– Перестань, – успокаивал его Николай. – Мы поступили бы так же. Того, кто покушался на наших врагов, надо не казнить, а делать из него героя.
Он едва в обморок не упал, когда его нога коснулась
Его затрясло, как в лихорадке. Из тумана выплыло испуганное лицо князя.
– Что с вами? – читалось на его губах, но Николай слов не слышал.
Секундой ранее, в тумане, что все еще стоял перед его глазами, он увидел кладбище и могильный камень, на котором было выбито имя его отца и даты его жизни. Николай отчего-то сразу поверил, что видит будущее.
– Вас укачало?.. – донесся до него откуда-то издалека голос князя.
– Разве может укачать наследника трона империи, у которой самый лучший флот в мире?
– У нас не самый лучший флот в мире?
– Будет!..
Слабость ушла. Николай смог крепко встать на ноги. Ему с трудом удавалось держать на лице улыбку. В том будущем, что он увидел, – его отец, такой сильный, крепкий как медведь, всего через три года сойдет в могилу, а вся тяжесть ответственности за огромную империю, раскинувшуюся от одного океана до другого, через половину Европы и через всю Азию, ляжет на плечи Николая. Беспечных лет у наследника трона больше не будет. Выдержит ли он? Его будто к земле прибило от одной лишь только мысли о таких перспективах.
Каждый раз, когда он начинал видеть будущее, у него сильно болела голова и пульсировал шрам. Удар самурайского меча что-то изменил в его голове. Ощущение было сравни вспышке, которая выжигает мозг. Николай уходил в себя, слышал голоса, но не знал, кому они принадлежат – живым или мертвым. Он не мог ни с кем разговаривать, а те, кто пытался его хоть как-то утешить, не могли добиться от него ни единого слова. Они видели тоску в его глазах, такую холодную, будто там поселилась смерть.
Впервые это случилось семь лет назад…
Сердце билось слишком быстро. На лбу выступила испарина. Он прикоснулся пальцами к пульсирующему болью шраму, опять застонал.
В комнату вбежала Елена, упала рядом с кроватью, схватила его руку, сжала, стала осыпать поцелуями.
– Что с тобой? – в ее голосе была тревога.
– Голова опять болит, – сказал Николай. – Ничего страшного.
Он попробовал улыбнуться, но на лице получилась какая-то гримаса, будто уголки губ треснули, раздвинулись больше, чем им положено природой. Так раздвигаются губы у Щелкунчика и еще у того человека из французской книжки, которому уголки губ разрезали до самых щек. Зато он всегда мог смеяться. Николаю сейчас было совсем не до веселья не только из-за того, что голова раскалывалась. Вернее, как раз из-за этого, потому что, как только у него начинались головные боли, это было предвестником каких-то значимых событий и для него, и для всей страны.