Прелюдия
Шрифт:
— Да, товарищ Сталин, — пришлось мне перейти на официальное обращение, видя, что глава партии сердится. — Неудачливый венский живописец, перед Империалистической войной перебравшийся в Германскую империю и с началом войны вступивший в германскую армию. Неплохо воевал на Западном фронте, был ранен, дослужился до ефрейтора. После войны вступил в малочисленную крайне националистическую партию неких Карла Харрера и Антон Дрекслера, вскоре переименованную в Национал-социалистическую партию Германии, которую он возглавил. В 1923 году устроил бунт в Мюнхене, известный как «Пивной путч» и в ходе его подавления погиб. По отзывам людей, видевших и слышавших его выступления, обладал прекрасными ораторскими
— Погиб при подавлении путча… А как ты считаешь, если бы не погиб, то мог бы он со временем стать действительно популярным политиком?
Сложный вопрос. Но если верить тому, что написали подчинённые…
— Пожалуй, смог бы. Позиция его партии очень точно отражала настроения германских обывателей: унижение, которому подверглась Германия по итогам Версальского мира, незаслуженное, репарации и прочие ограничения чрезмерно суровы, в создавшемся бедственном положении немецкого народа виноваты внешние и внутренние враги — британцы, французы и евреи-финансисты и капиталисты, наживающиеся на народных страданиях.
— Значит, смог бы… Что ж, будем считать, что отправной точкой несовпадения истории нашего мира и мира этих людей из будущего могла стать смерть этого венского живописца. Но выяснять, правду ли они говорят, предстоит именно тебе, Лаврентий.
Да я, в общем-то, и не сомневался, поскольку именно мне этот самый полковник Бабушкин назначил встречу на окраине военного полигона близ этого самого села Чебаркуль, о котором я никогда не слышал до появления в моей приёмной лейтенанта Воскобойникова. Проявившего просто беспримерную наглость и напористость, требуя встречи с мной. И если уж сумел добиться этого, то сможет добиться и многого другого.
12
Старший лейтенант госбезопасности Воскобойников, 11 мая 1939 года
Даже не спрашивайте, как мне удалось прорваться на приём к народному комиссару внутренних дел! Такое исполнял, что самого оторопь взяла, когда появилась возможность вспомнить это. А появилась она только на третьи сутки, когда сотрудники центрального аппарата Наркомата дали мне возможность поспать вволю. А до этого — вопросы, вопросы, вопросы. Бесконечные вопросы, время от времени повторяющиеся в той или иной интерпретации. В основном, конечно, вполне доброжелательно относились, но была и пара «накатов» с криком и обвинениями в том, что я завербованный польской «Дефензивой» провокатор. Ну, это тоже понятно, я даже название такого приёма следствия знаю: «добрый и злой следователи». Кстати, обычно этот приём неплохо работает!
Поселили в какой-то квартире под охраной, дали возможность отмыться, побриться, бельишко постирать. А то я после поезда да трёх суток в камере… гм… пованивать уже начал, да и щетина красного командира вовсе не красит. Потом вместе с комиссаром государственной безопасности 1-го ранга товарищем Берией в Кремль отвезли, в приёмную самого товарища Сталина!
Правда, в кабинет нашего Вождя я так и не попал, всё время, пока товарищ Берия там находился, так на стульчике и просидел.
Оставшиеся дни до вылета в Челябинск тоже в той же квартире прожил. А накануне отлёта принесли мне приказ о присвоении очередного звания, старший лейтенант госбезопасности, и удостоверение инспектора Инспекторской группы при Первом заместителе наркома внутренних дел. Ну, и два комплекта петлиц, на гимнастёрку и на шинель, с уже приколотыми к ним положенными по уставу «шпалами».
Об
Когда в Чебаркуль приехали, выпросил разрешение забежать домой: Полина-то беспокоится. Уехал срочно в Москву, и ни слуха от меня, ни духа. Товарищ Берия, с которым мы от Челябинска в одном купе литерного вагона ехали, разрешил даже переночевать дома. Главное, чтобы к шести ноль-ноль был, как штык, готов выехать в гарнизон, где в расположении полка народный комиссар и сопровождающие его командиры и заночевали.
Газ-А из штаба полка за мной действительно пришёл в шесть утра. И ехал он по сельским улочкам, уже просохшим за время моего отсутствия, куда медленнее, чем армейский вездеход людей из будущего. Надо привыкать: как мне пояснил вчера по дороге из Челябинска товарищ народный комиссар, мой служебный кабинет теперь будет именно в гарнизоне, поскольку я теперь не начальник районного управления госбезопасности, а личный представитель наркома по связи с теми, с кем он сегодня встретится. И если не будет хватать полномочий инспектора Группы уполномоченных при его первом заместителе, то имею право обращаться непосредственно к нему. Вот как высоко взлетел ты, Ваня Воскобойников!
В гарнизоне из-за прибытия столь высокого гостя, как я понял, очень большой переполох случился. Всё подкрашено, всё подбелено, дорожки свежим песочком подсыпаны, техника по линеечке стоит. Невыспавшиеся, но шальные, готовые бежать, куда понадобится, командиры нервно курят. И пока товарищ Берия, тоже, похоже, до полуночи совещавшийся с командованием полка, не приказал собирать тех, кто ему сегодня понадобится, я тоже отошёл в курилку.
Мужики, с многими из которых я знаком, тут же принялись поздравлять меня с новым званием. За что ещё одну «шпалу» получил, не расспрашивают, но раз я, а не новый начальник районного отдела, присланный Челябинском во время моего отсутствия в селе, здесь, значит, к «какому-то особому событию» имею отношение. Узнаете, ребята. Скоро узнаете, что это за особое событие, если ради него кандидат в члены Политбюро и народный комиссар приехал в наше село. Товарищ Берия упомянул вчера, что гарнизон и полигон теперь объявят особой закрытой зоной со строгим пропускным режимом. А вас ждёт очень интересная служба.
Нарком выехал на место всё на том же Газ-А в сопровождении «полуторки» со всего лишь десятком чекистов, прилетевших с нами из Москвы. Хотя посты красноармейцев по дороге на полигон нам попадались. Я показывал дорогу, сидя в кабине Газ-АА. В том месте, где обрывалась колея, действительно были воткнуты в землю два маленьких красных флажка.
Машины оставили метрах в пятидесяти позади, а бойцы из охраны товарища Берии принялись осматривать местность на предмет отсутствия засады. Всё, как я и предполагал, поглядев на старую траву, из-под которой едва-едва начала пробиваться свежая, зелёная, действительно было чисто. Но, говоря об этом старшему из охранников, настаивать не стал: люди лучше меня разбираются в том, куда следует смотреть и что замечать.
И вот, когда стрелки на моих «котлах» (когда нередко общаешься с уголовным элементом, поневоле от них словечек нахватаешься) встали под прямым углом — короткая на девятку, а длинная на двенадцать — возле окончания следа шин задрожал воздух. Светло, никакого сияния в солнечном свете не видно было, как в прошлый раз, только это слегка колышущееся, как над раскалённой железной крышей, марево.
Ещё раз порадовался тому, какие у меня хорошие часы: за сутки убегают вперёд не больше, чем на минуту. И на этот раз не подвели!