Преображение человека (Преображение России - 2)
Шрифт:
– Не могу, к сожалению, представить, - сказал Матийцев.
– У меня никогда не было такой боли.
– Вот как! Опять не было!
– как будто даже возмутилась этим она.
– Вы еще, пожалуй, скажете, что и зубы у вас никогда не болели! Тогда, постойте, голова! Надеюсь, голова-то у вас болела же когда-нибудь! Так вот припомните самую сильную головную боль вашу - такая и у меня была тогда в руке!
Матийцев почти сказал было: "Голова болела", но это он припомнил потерю сознания, когда его "стукнул" коногон Божок, - это была только муть в голове, а не боль, да еще какая-то "самая
– О беспричинных каких-то болях головы, то есть чисто нервных, я, признаться, только слышал, а представить и их все-таки не могу.
– Ну, хорошо, не можете так и не можете!
– отозвалась она на это явно раздраженно.
– Но боль у меня была адская, - я лежала в постели несколько дней, - и вот тогда я решила на курсы не ехать... И тогда же я решила еще ваше предложение, какое вы мне сделали еще в Москве, принять... Об этом, впрочем, я вам уж писала.
Матийцев вспомнил при этих ее словах игривое письмо ее с искаженными двумя строчками из Ломоносова: "Надежды юношей питают, отраду старцам подают" и с подписью под ними в скобках: "Пушкин"... Очень далеко было от этого письма до теперешнего ее приезда к нему на рудник, и он изумился чрезвычайно, но она не дала ему ни секунды выразить это изумление, - она продолжала своим непререкаемым тоном:
– Это очень гадкое место, эта ваша Голопеевка, и жить здесь, разумеется, нельзя, но вы можете хлопотать, чтобы вас перевели в Харьков, в горное управление... Я уж справлялась об этом у своего дяди: он там значительная персона и для меня может этот ваш перевод устроить... Если только тут вас хорошо аттестуют, имейте это в виду.
Эти небрежно в отношении его сказанные слова пронизали его как острой иглой. Он тоже поднял голову, как и она (до этого держался сутуло), и сказал с усилием:
– Ничего не понимаю, простите!.. И того, что вы говорите, не понимаю, и насчет перевода в Харьков и вашего дяди не понимаю, и приезда вашего сюда не понимаю!.. Решительно ничего не понимаю! Сижу, как в густом тумане!
– Ка-ак так не понимаете?
– очень округлила глаза Елизавета Алексеевна и от изумления открыла настолько рот, что Матийцев ясно разглядел у нее вверху слева золотой зуб, блеснувший как будто яростно.
Когда же появился он? Его ведь не было прежде. Это испугало Матийцева: это был как бы первый меткий выстрел времени в ее красоту!.. Золото было, - природное золото, - и в ее густых и длинных, как он знал это, косах, в два ряда облегавших ее небольшую голову; косы остались прежними, но прежде она не подводила бровей и не чернила ресниц...
– Не понимаю, - твердо ответил он на ее вопрос.
– Разве вы не получили двух моих писем, одного за другим неделю назад?
– Нет, не получил. И не мог даже получить.
– Почему не могли?
– Неделю назад меня здесь даже и не было.
– Как не было?.. Где же вы были?
– Ездил судиться за обвал в шахте с человеческими жертвами.
– Судиться... За обвал... в шахте?
– медленно повторила она.
– Как же это вышло?
– Да, судился, как и полагается это, и приговорен отбывать наказание в Ростове, куда я должен буду ехать... Вот видите, приготовился
Это было придумано им внезапно, даже, пожалуй, неожиданно для себя самого, но он увидел, что это возымело нужное действие: вид у Елизаветы Алексеевны стал ошеломленный.
– Я приехала к вам, - проговорила она сразу упавшим тоном, - а вы... Как же это так вышло?.. Почему же вам не передали моих писем?
– Не знаю... Совершенно ничего не знаю об этих письмах... А что я начал укладываться, то вот, - и он снова показал глазами на раскрытый свой чемодан.
– Я вам писала, что приняла решение приехать к вам, - резко сказала она.
– Меня не пропускал там какой-то стражник в воротах, или кто он такой, не знаю, - но я сказала...
– Да, посторонних людей не пропускают, - вставил Матийцев.
– Но я сказала, что я не посторонняя, а ваша невеста!
Это вышло у Елизаветы Алексеевны сильно, и Матийцев сидел пораженный. Что-то случилось с нею там, в отцовском старом деревянном доме с антресолями, но что именно? Опять мелькнул в памяти корнет-кирасир с теннисной ракеткой в руке, но ведь было там на площадке около дома и еще несколько молодых людей, только в штатском... По случаю Пасхи пальцы Лили были тогда в краске для яиц... Кто был причиной такого неожиданного для него поступка Лили?.. У нее есть отец, мать, братья, как он узнал тогда в Воронеже; с их ли ведома или не спросясь их поехала она к нему одна, в Голопеевку? Затолпилось сразу столько вопросов, что тесно от них стало в голове Матийцева...
– Что с вами случилось?
– спросил он ее уже как бы не от себя лично, а в силу нового своего участья к людям, которых жаль, если они страдают, кто бы они ни были, все равно.
– Как "что со мною случилось"?
– резко спросила она.
– Этому стражнику здешнему я сказала правду.
– Правду?.. То есть как именно правду?.. Невеста - это невеста, а вы?..
– непонимающе бормотал Матийцев.
– Но ведь вы должны были получить мои письма? В конторе здесь, или как это у вас называется?
– Вы думаете, что они попали в мое отсутствие в контору и там... Что там могло с ними случиться? Просто валяются где-нибудь в столе, и о них забыли.
– Если даже так, то почему вы о них не справились?
Тут Матийцеву показалось, что она с большим трудом сказала это, как будто перехватило дыхание от сдерживаемого волнения.
– Если бы мне были письма, то их, скорее всего, принесли бы сюда ко мне, на квартиру, - как бы раздумывая вслух, проговорил Матийцев, - и я их по приезде нашел бы на своем вот этом столе... Может быть, они пропали по дороге?
– Может быть и так: пропали в дороге, - вдруг согласилась она.
– Но вот... я приехала к вам, и этого-то уж отрицать нельзя!
– Увы!
– почему-то улыбнулся, хотя непроизвольно и еле заметно, одним краем губ Матийцев.
– События сложились так, что приходится отрицать даже это... Вы приехали ко мне как к инженеру, заведующему шахтой "Наклонная Елена", а я этой шахтой уже не заведую больше: я уволен.
– Ка-ак так уволены?
Тут не только лицо, все тело ее вытянулось заметно, - он же продолжал, как начал: