Преображение человека (Преображение России - 2)
Шрифт:
– Тты-ы, тварь! Загубишь когда-сь детину!
А Матийцев скучно поглядел и на бабу, и на девочку, и на Матвееву справедливую спину, - на все одинаково.
Проехала стороной по улице свадьба в несколько бричек: мокрые лошади в лентах, пьяные бабы в лентах, сиплая гармоника, простуженная песня (ох, какая противная!) - должно быть, из деревни какой-нибудь верст за десять прикатили покрасоваться, и Матвей все оборачивался на них, пока их было видно.
– Ишь, - сказал он, когда они скрылись, - кого-сь пропили.
– Ну?
– спросил Матийцев.
– Свадьба, говорю, - гуляют.
– Ну?
–
– Ну-у?
Матвей усиленно задергал вожжами.
– Но-о, миляш!
И уж больше до самой станции не поворачивал головы к Матийцеву.
Только, когда возле станции попалась девица-подросток в белой шапочке и красной юбке, на хлюпающем по лужицам велосипеде, он буркнул в ее сторону, но про себя:
– А что бы сказать ей, что непристойно женскому полу так... Аж даже и смотреть срамно.
На станции как будто продолжалась еще "Наклонная Елена": паровоз, маневрируя, пыхтел и свистел, угольным дымом пахло, угольные склады растянулись вдоль пути, рельсы были навалены под навесом, несколько человек шахтеров-татар, направляясь домой, сгрудились на платформе со своими мешищами... Но в зале первого класса были как бы новые люди: чисто одетые, собирающиеся куда-то уехать... уехать так же, как собирался он.
В одном углу разговаривали оживленно двое, по виду конторщики.
– ...Тенор, два альта, первую скрипку, - вот и все, - говорил один, с победоносными усиками и в шляпе пирогом, другому, с усами плохими и с краской в лице, но тоже, должно быть, музыканту.
– Двух альтов не соберешь, - отвечал другой.
– Как не соберешь... А Мишка Криворучка?
– Только Мишка.
– А этот... что ты говоришь?! Этот, глаза лупоглазые... черт его знает...
– Сивограч?.. Да он в Кривой Рог уехал.
– Ишь, черт!.. Ну, тенор, один альт, первая скрипка, вторая скрипка?
– Это можно.
– Ну и ни черта! С одним альтом.
– Да и с одним альтом ничего.
– А конечно ж... Вот черт!.. Уехал!.. Давно?
– С месяц.
– Ну, и с одним альтом сойдет... Ничего.
Подумал немного, поглядел беспокойно.
– В Кривой Рог? Далеко уехал, черт его... А другого альта совсем нет?.. Одним словом, - никак нельзя?
– Н-нет!.. У нас нигде нет.
– Гм... Ни черта!
– махнул рукой и ударил себя по ляжке.
– И с одним ничего.
– Разумеется, что ж...
– Тенор, первая скрипка, вторая скрипка, альт... А модные танцы знают?.. Па д'эспань? Шакон?..
"Опять где-то свадьба, - подумал насмешливо Матийцев: представил Лилину свадьбу.
– У нее-то уж наверное будет какой-нибудь полковой оркестр... и танцы несколько более модные..."
А в другом углу тоже поджидали поезда подполковник с огромной головой и путаной бородой, в черных очках, скрывающих косоглазие, и пожилая высокая дама, у которой ярко и страшно блестел изо рта золотой зуб.
Что-то рассказывал оживленно подполковник:
– И вот на границе у этой моей спутницы, - вообразите!
– находят... как это... Ах, боже мой!..
– защелкал пальцами, - вот из вишен варят...
– Варенье, что ли?
– Варенье! Вот именно: варенье!.. Пять банок, не особенно больших средних... да. Извольте, говорят, заплатить
– Да она бы их отдала им просто...
– Вот! Она: "Возьмите их, пожалуйста, себе, когда так... мне они не нужны"...
– "Нельзя, - нам они, сударыня, тоже не нужны, а извольте-ка заплатить штраф за обман... шестьдесят восемь рубликов!.." Заплатила.
– Заплатила?
– Заплатила!
Дама сверкала, улыбаясь, своим золотым зубом, а Матийцев смотрел на нее с испугом: "Вот и у Лили лет через пять появится вдруг такой же зуб... какой ужас... Появится, и любуйся им целую жизнь... Какой ужас!"
Но еще ужаснее показалась Матийцеву другая дама с двумя небольшими детьми: плосколобая, с маленькой головкой, такая некрасивая, что было страшно как-то, что у нее вдруг дети.
"Как ты смеешь иметь детей? Ты не смеешь иметь детей!" - так назойливо и четко думал Матийцев, точно шептал, остановясь перед ней и упорно брезгливо глядя прямо в ее маленькие глазки и тяжелую нижнюю челюсть. Дама наливала в чашки молоко из бутылки, как всякая мать, дети болтали ногами и гнусавили, как всякие дети, но Матийцев, отходя от них и возвращаясь и опять брезгливо следя, назойливо думал: "Как ты смеешь иметь детей? Ты не смеешь иметь детей!.." И сердце у него явно болело, то толчками, то сплошь. А на перроне, куда вышел освежиться Матийцев, просторный круглолицый малый говорил бабе в теплом платке, что он едет "на ярмарок менять коня лутчева на коня худчева", и баба говорила: "Ты и вправду не вздумай..." Рядом же с ними кто-то спокойный, с лицом подрядчика из калужских плотников, полускивая жареные семечки, рассказывал другому такому же: "Повздорили, - а парнишка был при силе, - как вдарит его в легкое место под сердце, - у того изо рта пена клубком, - пять минут жил..." А другой, тоже пуская семечки, соглашался: "Это бывает..." Голодного вида щенная сука на трех ногах, пегая, с просящей мордой, приковыляла к ним, подрядчик болтнул в ее сторону ногой; она пробралась к просторному малому; малый зыкнул на нее: "Пшла, черт!" Из кучки шахтеров-татар еще издали кто-то бросил в нее чуркой.
И небо над станцией было все в вечерней заре, такой желчной, растревоженной, сырой, чрезвычайно неуютной, как будто ему и в высоте нестерпимо и ближе к земле - чадно. От него лица у всех повосковели, лохматые осокори, взъерошенные ветром, имели вид тоскующий и несколько с горя пьяный, и грачи в них омерзительно неприятно орали, кружась около гнезд, непричесанно торчащих во все стороны, собранных кое-как, без любви к делу и месту, лишь бы поскорее нанести яиц, навысидеть грачат и разлететься.
VI
– Вы, наверно уж, занимаетесь магнетизмом?
– Почему?
– спросил Матийцев, удивясь.
– У вас такие блестящие глаза... Ну, конечно же, вы магнетизер, - вы мне сказали: "Я займу верхнее место", - а я вам сказал: "Пожалуйста", - а сам всю дорогу об этом думал: "Войдет если кто в наше купе, я ему уступлю нижнее, а сам займу верхнее, потому что там спокойнее и можно уснуть..." Но вы на меня посмотрели блестящими глазами, и я все свое забыл, а ваше исполнил. Значит, ваша воля сильнее моей.