Преображение мира. История XIX столетия. Том I. Общества в пространстве и времени
Шрифт:
Порождением того же XIX века стал и феномен звезд сцены, активно выступавших почти по всему миру 36 . Уже в 1850 году «шведский соловей» Дженни Линд пела в Нью-Йорке перед семитысячной аудиторией в самом начале своего турне, предполагавшего 93 выступления. Австралийская певица-сопрано Хелен Портер Митчелл, выбравшая себе сценический псевдоним Нелли Мельба в честь родного города Мельбурн, после своего европейского дебюта в 1887 году стала одной из первых подлинно мировых див музыкальной сцены, получив известность на разных континентах. С 1904 года ее голос распространялся и на граммофонных пластинках, а в своей стране, слывшей задворками цивилизации, она превратилась в символическую опору культурного самосознания. Европейская опера XIX столетия была и остается явлением мирового масштаба. Оперный репертуар того периода сохраняется в театральных программах, где тон задают имена Россини, Беллини, Доницетти, Бизе и в особенности Верди, Вагнера и Пуччини. Однако это касается лишь малой части из общего фонда всего сочиненного композиторами и некогда оцененного современниками. Произведения Гаспаре Спонтини или Джакомо Мейербера – мастеров, встреченных в свое время с ликованием, – ныне исполняются редко, а иные навсегда осели в архивах. Кто в наше время помнит многочисленные оперы на средневековые сюжеты, появившиеся помимо Вагнера и после него? Сходные размышления могут посетить в связи с драматическим театром или же с другим типичным для XIX столетия жанром – романом. По всей видимости, широкая публика из всей прозы немецкого реализма читает только Теодора Фонтане 37 . Творчество Вильгельма Раабе, Адальберта Штифтера и даже Готфрида Келлера осталось предметом внимания германистов, не говоря уже об авторах второго ряда. Применительно к любой другой стране можно подобным же образом провести водораздел между живым и мертвым наследием высокой культуры XIX века. Ее активное присутствие в современности
36
См.: Rutherford, 2006.
37
Schlaffer, 2002, 120.
Совершенно иначе XIX век присутствует в качестве зримого образа, застывшего в каменной застройке городов. Здесь позапрошлое столетие зачастую становится декорацией и ареной для современной городской жизни. Лондон, Париж, Вена, Будапешт или Мюнхен представляют собой города, чей облик сформировали проектировщики и архитекторы XIX века, используя отчасти язык классицизма, отчасти – неороманики и неоготики, ориентируясь на образцы из прошлых эпох. От Вашингтона до Калькутты при постройке зданий, предназначенных для политической репрезентации, пользовались художественным языком подражания европейской античности. Соответственно, архитектурный историзм XIX столетия представляет в едином своде всю европейскую традицию зодчества, как бы воспроизводя ее в ускоренном ритме. Напротив, в иных мегаполисах Азии вряд ли удастся обнаружить архитектурную субстанцию, которую можно отнести к XIX веку. Например, Токио, на протяжении нескольких веков являвшийся столицей Японии (изначально под названием Эдо), после землетрясений, пожаров, американских бомбардировок и непрерывных перестроек утратил почти все следы архитектуры старше каких-нибудь двадцати лет, включая даже многие из памятников эпохи Мэйдзи. Мегаполисы мира выстраиваются вдоль шкалы, крайними точками которой служат с одной стороны нетронутость замкнутых городских ландшафтов вроде центра Вены в кольце бульваров, с другой – физическое устранение всех построек XIX столетия. Впрочем, разрушительное воздействие времени избирательно: промышленная архитектура XIX века пала быстрее средневекового зодчества. В наше время уже вряд ли удастся ощутить дух промышленной революции, прочувствовать внезапное появление огромной фабрики в какой-нибудь тесной долине или ошеломляющую новизну вознесенных ввысь дымовых труб в мире, где прежде не было ничего выше церковных колоколен.
38
См. подробнее главу VI данной книги.
2. Хранилища памяти, сокровищницы знаний, носители информации
Архивы, библиотеки, музеи и коллекционные собрания в общем можно определить как «вместилища памяти», по аналогии с известным понятием «места памяти» 39 . Наряду с местами памяти как ядрами кристаллизации коллективных образных представлений такие вместилища памяти заслуживают особого внимания. Их нельзя подвергать абстрактной и неисторичной классификации. Очевидные сегодня границы между отдельными их категориями установились лишь постепенно. Так, на протяжении долгого времени нельзя было провести четкого разграничения между библиотеками и архивами, особенно в тех случаях, когда первые располагали большими фондами рукописей. «Музеем» в Европе XVIII века именовали всякое пространство, предназначенное для занятий антикварного толка и соответствующего обмена мыслями в кругу частных лиц, равно как и журналы, желавшие представить публике источники исторического и эстетического характера 40 . Принципы открытости и общедоступности приобрели свое значение для этой сферы деятельности только в XIX веке. Вместилища памяти хранят прошлое в агрегатном состоянии возможности, в качестве виртуальной современности. Если культурное прошлое только сберегается, оставаясь непрочитанным и нерассмотренным, оно мертво. Оживает оно лишь в момент его постижения, и готовность к такому постижению называют образованностью.
39
В оригинальном тексте игра слов еще более выражена – благодаря применению терминов «Erinnerungshort» и «Erinnerungsort» соответственно. – Прим. ред.
40
Музеями назывались в Германии также первые публичные читальные залы периодической печати. – Прим. ред.
Ни для одного из предшествующих столетий архив не играл столь важной роли, как для девятнадцатого. В Европе именно в этот период государственная власть повсеместно устанавливает свой контроль над исторической памятью. Государственные архивы основывались как централизованные хранилища уцелевших свидетельств о прежних административных решениях. Вместе с ними возникли профессия и социальный тип архивариуса, равно как и историка, черпающего информацию для своей работы из архивированных документов. В его распоряжении оказались также более ранние собрания, принадлежавшие князьям и республикам: в Венеции, Вене, испанском Симанкасе. В странах, принявших конституции, государство видело своей задачей и организацию общественных архивов. Французская республика в сентябре 1790 года провозгласила пока еще скудный архив Национального собрания Национальным архивом. Во время революции его фонды быстро пополнялись за счет конфискаций, прежде всего в церковных владениях. Наполеон проводил архивную политику «большого стиля». Он собирался превратить французские национальные архивы в объединенный центральный архив Европы – «la memoire de l’Europe» – и повелел перевезти в Париж огромное количество документов из Италии и Германии. Великобритания в 1838 году создала правовую основу для работы национальной архивной службы Public Record Office. В 1883 году был открыт доступ в окруженные легендами архивы Ватикана. «Новая историческая наука», которая начиная с 1820-х годов создавалась руками Леопольда Ранке и его учеников, избрала для себя в качестве императива близость к тексту источника. Реконструкцию истории полагали возможной именно на основе письменных источников, в особенности неопубликованных. В результате история стала более научной, иными словами, поддающейся проверке, и в основе своей более критичной по отношению к мифам. Одновременно она попала в неминуемую зависимость от архивной политики правительств, подчинивших себе доступ к источникам, без которых историки не могли обойтись. Систематическая организация хранения исторической информации способствовала также возникновению нового облика ученого. Ученость перестала отождествляться с достижениями персональной памяти; эрудит, аккумулирующий знания, из образца для подражания превратился в курьезного персонажа, вызывающего жалость, и ученые-гуманитарии смогли наконец провозгласить своим императивом исследование причинно-следственных связей 41 .
41
Pomian K. Sur l’histoire. Paris, 1999, 347; Fohrmann, 2005, 326 et passim.
Хотя архивы и не были европейским изобретением, все же в XIX веке нигде в мире больше не обнаруживалось консервации документального материала. В Китае государство изначально оставляло за собой право контролировать сохранение письменной традиции; среди частных лиц стремления к коллекционированию документов не наблюдалось. По этой причине возникли и дошли до нашего времени лишь немногочисленные архивы негосударственных корпораций – храмов, монастырей, гильдий или кланов. Обычным явлением было уничтожение вновь воцарившейся династией документов своей предшественницы, как только завершалась подготовка ее собственной династийной истории. В 1921 году государственный Исторический музей в Пекине продал 60 тысяч килограммов архивных материалов торговцам макулатурой. Только благодаря вмешательству ученого-антиквара Ло Чжэньюя было спасено это собрание, находящееся ныне в Academia Sinica – Национальной академии наук на Тайване. Вплоть до 1930-х годов официальные печатные издания и манускрипты династии Цин (1644–1911) утилизировались как макулатура. Несмотря на всю достойную уважения историографическую традицию, еще и в XIX веке в Китае не осознавалось значение архивов. Основанный в 1925 году отдел документов Музея императорского дворца был первым учреждением, которое распространило на наследие имперской эпохи современный архивный этос, предусматривающий ценность сохранения документов по определенным правилам 42 . В Османской империи, как и в Китае, развитая письменная культура администрации рано способствовала сплочению огромного по территории государства. Документы здесь вырабатывались и сохранялись в таком объеме, что исследования, в отличие от Китая, теперь просто непредставимы без архивной работы. Наряду с актами двора и центрального правительства до нас дошли, например, местные налоговые кадастры и судебные акты (регистры кади) из многих областей империи 43 . В Европе, Османской империи и некоторых
42
Esherick, Wa., 1996, 7, 10.
43
См. описание архивного дела в Турции: Faroqhi, 1999, 49–61.
К вместилищам памяти как организованным собраниям культурного наследия относятся и библиотеки. В Европе эпоха их учреждения приходится уже на XVII и XVIII века. Между 1690 и 1716 годами Лейбниц в качестве библиотекаря упорядочил грандиозное герцогское собрание в Вольфенбюттеле, обустроив его в целях научного использования. Прошло немного времени, и университетская библиотека соседнего Гёттингена продвинулась по этому пути еще дальше. Какое-то время она пользовалась репутацией библиотеки с наилучшей в мире организацией. Собрание Британского музея, основанного в 1753 году, изначально задумывалось как национальная библиотека. В 1757 году в его состав вошла Королевская библиотека, и тогда же была введена обязательная передача сюда одного экземпляра каждой книги, напечатанной на территории Соединенного Королевства. Основы научно организованного библиотечного дела были заложены Антонио (впоследствии сэром Энтони) Паницци, итальянским эмигрантом, который трудился в Британском музее с 1831 года и был его главным библиотекарем в 1856–1866 годах. Результатами его усилий стали полный библиотечный каталог, составленный по систематическому принципу, и приспособленный для нужд научной работы пользователей читальный зал – круглой формы с купольным перекрытием, – который относили к великолепнейшим интерьерам мира 44 .
44
Wilson, 2002, 118 (см. рис. 19: фотография чугунной конструкции).
В XIX веке на всех континентах возникали национальные библиотеки по британскому образцу. В США, Канаде и Австралии они создавались на основе парламентских библиотек 45 . Иногда они были связаны с академиями наук. Они сберегали (обеспечивая, впрочем, свободу доступа для респектабельной публики и для всех серьезно занимающихся наукой) память своей нации, зафиксированную печатным словом, и одновременно продолжали накапливать знания любого рода. Отличительной чертой самых престижных библиотек стала универсальность фондов, вбирающих в себя знания всех времен и народов. Важными предпосылками для их формирования стали широкая книжная торговля, деловые контакты по всему миру и доступность частных библиотек на букинистическом рынке. Были основаны восточные отделы библиотек, началось коллекционирование книг на редчайших языках, порой усилиями специальных эмиссаров отделов комплектации. Библиотеки олицетворяли собой претензию на культурное равенство или первенство. Молодая американская республика заявила такую претензию в 1800 году, основав Библиотеку Конгресса. Тот факт, что Library of Congress начиная с 1930-х годов обладала самым большим в мире книжным фондом, означал завершение культурной эмансипации Америки. Труднее пришлось нациям, объединившимся позднее. Прусская государственная библиотека приобрела статус национальной не ранее 1919 года, а в Италии никогда не было единой и всеобъемлющей центральной библиотеки. Библиотеки в городах обслуживали стремящуюся к образованию общественность и были предметом гордости городской буржуазии. Впрочем, с середины XIX века должно было пройти еще какое-то время, чтобы возможность расходовать на благо библиотек деньги, полученные от налогообложения, стала не просто допустимой с точки зрения права, но и политически самоочевидной. В США частное меценатство обычно занимало более важное место, чем где бы то ни было. Нью-Йоркская публичная библиотека, созданная в 1895 году на средства благотворительного фонда, стала самой знаменитой из многих городских библиотек, проявлявших честолюбивые амбиции. В XIX столетии западные библиотеки превратились в храмы знаний. Британский музей Паницци, стержнем которого была национальная библиотека, со всей наглядностью подкреплял это представление еще и архитектурно – своим монументальным фасадом в стиле классицизма. Новое здание Библиотеки Конгресса в 1890 году переняло этот символический язык и усилило его посредством настенных росписей, мозаик и статуй. Огромные вместилища знаний являлись одновременно и национальными, и космополитичными. Изгнанники подготавливали здесь свои тайные заговоры, в том числе и китайский революционер Сунь Ятсен, который в 1896–1897 годах продумывал план свержения династии Цин в библиотеке Британского музея – там же, где Карл Маркс ранее научно обосновывал свою борьбу против капиталистической системы.
45
Японская парламентская библиотека лишь к 1948 году приобрела статус главной в стране, и в нее было включено собрание прежней Императорской библиотеки.
Несмотря на ранние истоки, лежащие в собраниях Александрии и Пергама, библиотека не является монопольным изобретением западной цивилизации. В Китае первая императорская библиотека была устроена во дворце У-ди из династии Хань (правил в 141–87 годах до н. э.). Для этого собрания ученые мужи разработали систему классификации, использовавшуюся еще долгое время. Тем не менее китайские библиотеки существовали в весьма трудных условиях. За весь период между II веком до н. э. и XIX столетием императорские собрания книг и рукописей уничтожались по меньшей мере четырнадцать раз. Каждый раз и здания, и фонды создавались заново. Частные академии (шуйюань), кружки ученых и отдельные библиофилы тоже начали заводить у себя большие библиотеки, в особенности после распространения книгопечатания с деревянных форм в XI веке. От эпохи Цин (1644–1911) дошли детальные сведения более чем о пятистах собирателях и их коллекциях. Объем печатавшейся и находившейся в частном обращении литературы был столь велик, что занятие библиографией стало престижным поприщем для ученого 46 . Таким образом, для Китая библиотека и библиотечный каталог не были продуктами западного культурного импорта. Зато с Запада пришла идея публичной библиотеки, реализовавшись впервые в 1905 году в городе Чанша, столице китайской провинции Хунань. Крупнейшая ныне в стране Пекинская библиотека была основана в 1909 году, для широкого доступа открыта с 1912 года. В 1928-м она получила статус национальной библиотеки. Развитие современных библиотек в Китае не было в чистом виде продолжением собственной традиции. Двоякое понимание библиотеки – как образовательного пространства и инструмента науки – пришло с Запада и было активно воспринято в Китае лишь в начале XX века при весьма сложных внешних обстоятельствах.
46
MacDermott, 2006, 166.
В традиционной Японии государство гораздо реже выступало в роли собирателя письменного наследия. Здесь не существовало обширных и обязательных упорядочивающих систем, характерных для Китая. Местные фонды долгое время были ориентированы на Китай. Созданная еще в начале XVIII века и имевшая закрытый характер библиотека сёгуна, военного гегемона из дома Токугава, являлась по преимуществу антикварным собранием китайской книжности и не ставила перед собой задачу охватить выросшую к тому времени японскую книжную продукцию. Как и в Китае, вскоре после «открытия» страны (в 1853 году) на арену выступили западные коллекционеры книг. Огромные собрания, имеющиеся в распоряжении синологов и японистов Европы и США, обязаны своим существованием совпадению этого западного интереса, временного азиатского пренебрежения собственными образовательными традициями и низких цен на книги. Концепция общедоступной библиотеки приобрела известность в Японии уже после 1866 года благодаря публицисту и педагогу Фукудзаве Юкити, который в 1862 году в составе дипломатической миссии объехал западные страны. Впрочем, даже ставшая на путь модернизации Япония только в самом конце столетия сумела реализовать модели публичной читальни и научно-исследовательской библиотеки 47 .
47
Kornicki, 1998, 364, 382, 384, 407 et passim, 410, 412.
Арабский мир географически располагался ближе к Европе, чем Китай, но отстоял от нее дальше с точки зрения истории книжности. В Китае тексты издревле воспроизводились печатным способом. Соответственно, профессия писцов и переписчиков имела там меньшее значение, чем в арабском мире, который только в начале XIX века пережил собственную революцию книгопечатания. До начала XVIII века арабские и турецкие книги печатались преимущественно в христианской Европе. В этой революции книгопечатания наряду с мусульманами приняли участие также арабские христиане и миссионеры. В Османской империи были частные и частично открытые для публики библиотеки, которые в единичных случаях содержали и европейские издания. Однако до того, как в Турецкой республике было введено латинское письмо, в прежней Османской империи и выделившейся затем из ее состава Турции на протяжении почти двух столетий было напечатано всего 20 тысяч книг и брошюр, и многие из них – очень малым тиражом. Сравнительно скудный объем османской и арабской книжной продукции привел к тому, что библиотечное дело возникло здесь позднее и развивалось медленнее, чем в Восточной Азии 48 .
48
Подробнее об эпохах развития арабской истории книги см.: Atiyeh, 1995, 233–253.