Преодоление иллюзий
Шрифт:
На глубинном уровне здравый смысл, наука и философия мало смотрят друг на друга, почти не пересекаются. Философия одновременно и возвращает человека в человека, и снимает его существо как таковое, превращает его кажимости в мыльный пузырь.
Д. О "ПРЯМОМ" ИЛИ "БЫТОВОМ" ДОСТУПЕ К МЕТАФИЗИЧЕСКОМУ
К правильному представлению о характере метафизического можно, в частности, прийти путем отказа от доминанты зрительных стереотипов протяженности. Алокальность
К метафизическому относится абсолютное, буферное и доабсолютное. Однако, говоря о непосредственном доступе к метафизическому, мы не имеем в виду некой духовидческой узримости буферного (здесь возможны бесчисленные фальсификации). Образование метафизического иллюминатора, метафизический прогляд даются не через образы и представления. Это виденье (бесструктурное или близкое к бесструктурному) возникает благодаря внутренней чувственной вспышке. Фактически подобный контакт с метафизическим достигается через перцепцию-апперцепцию, особую сосредоточенность. Нельзя отождествлять прочувствованность метапсихического со всеми "движениями души", "душетрясениями". Наиболее полная открытость метафизического возникает там, где есть внеродовая, внеиндивидная оцененность бесструктурного. Открываемое описываемым образом древлесознание – обычно только частично и отнюдь не весь метафизический мир.
СЕМИОТИКА АНТИИНФОРМАЦИИ
/Доклады на заседании: "Поэтической функции", 1989 (Фонд культуры. Думская башня);
Философского клуба в рамках "Дней Петербургской философии – 2004"/
– Знает ли Электра своего брата Ореста?
– Да! Она знает его!
– Сейчас он стоит перед ней, закутанный
покрывалом, и она не знает, что этот
человек – Орест.
/Парадокс Эвбулида/
Существует немало логических, математических, семантических, астрофизических и прочих парадоксов – около трех сотен. Их обозрение вызывает к жизни одну мысль: "Замкнуть уста и не философствовать". Многие философы так и поступают, хотя и по другим причинам, без обращения к проблемам элеатов и пирронистов. Метафизика выветрилась не только из философии, но также из поэзии, где практически не осталось поэтического содержания.
Утопление в обыденности – общее место. На потребителя-обывателя направлена современная наука, техника и технология. Мы – свидетели цивилизационного парадокса: изощренные технические средства существуют ради подачи примитивнейшего содержания и полоумной рекламы.
Тем не менее, можно показать пунктиром тот путь, по которому могла бы пойти земная цивилизация. Проведем хотя бы один штрих этого пунктира.
Эпистемологический анализ эстетических ощущений неизбежно должен опираться на выявление в человеческом восприятии некоторой особой сферы. Как правило, эту сферу принимают заведомо заужено, сводя ее, в лучшем случае, к внутреннему плану эмоционального. Условимся в дальнейшем называть внутренний (субъективный) план эмоционального эмотивным.
Во избежание недоразумений, поясним особенности используемой в данном изложении методологии. В нашей модели философско-психологического реализма мы отказываемся не только от обычных условностей постструктурализма, превращающих
Отличие смысло-знаковой пропозиции от привычного абстрактного понятия двоякое:
1) акт подстановки не оставляет в пропозициональном выражении незаполненного логического объема;
2) подставляемое входит в пропозициональное целиком, то есть в подставляемом не оказывается каких-либо денотативно избыточных фактуальностей, подлежащих элиминации.
Примером пропозиционального выражения может быть высказывание: "Мне кажется, что я присутствую в некотором мире". Невзирая на заведомую условность и приблизительность этого высказывания, не имеет значения, о каком именно "мире" и каком "мне" идет речь. Для целого класса возможностей допустимо снятие вербальной способности, поскольку денотат термина "кажется" невольно вводит тот или иной неречевой эквивалент (практически любой интенциональной представленности). То же можно сказать о более точном аналоге приведенного высказывания: "ощущение «я» плюс остальное (само)восприятие" и других его аналогах, в том числе потерявших обычную грамматику, а заодно и благозвучную тавтологию.
Используя в дальнейшем более свободный и терминологически разгруженный стиль изложения, мы предполагаем все же возможность сведения ключевых высказываний к пропозициональным выражениям, допускающим проверку той или иной конкретной субъективной реальностью. Эта необходимость возникает всякий раз тогда, когда упор делается не на мировоззрение, а на основания мировоззрения. Отчасти такие основания можно найти в более дифференцированном подходе к качественному психологическому материалу.
Наша первая дифференциация традиционно понимаемого психического заключается в разделении его на собственно психическое и психейное. Если собственно психическое – это область наглядного, осознанного, непосредственная реальность как таковая (и "внутренняя" и "внешняя"), то психейное – это не только нечто неосознанное, но и недостижимое в качестве предела осознавания, если подразумевать терминологически строгое разграничение… Если есть сознание и метасознание, то психейное – часть метасознания, наиболее близкая к сознанию, а вернее – некоторая окрестность психического. Расчленять каким-либо образом психейное на структуры – означает творить мифы. Психейное не есть объект какой-либо конкретной науки и выступает только как своего рода вещь в себе.
Одним из самых древних мифов по отношению к психейному является миф о разуме – абсолютно идеальном и нагом уме. Реальный ум вполне чувственен и есть область наглядных ощущений смысла, связанных с воспоминаниями, представлениями и прочими здесь-теперь-феноменами. Собственно ум вполне фактурен, хотя невещественен, несубстанционален, а равно – неидеален, если, конечно, идеальное не рассматривать как нечто условно-относительное и соотносительное. В реальном здесь-теперь-уме не может быть точных окружностей, полного словарного запаса "личности", чисел типа 333333, а есть только опознаваемость их знаков, их образов, ссылки на них, но все то, чего нет в реальном уме, якобы есть в некоем фиктивном уме, разуме, хранящем абсолютно голые идеальности.