Преодоление
Шрифт:
– Да, посольство вернулось из Швеции, – подтвердил митрополит, когда его спросили, почему так долго новгородские послы находились в Швеции. – Умер король Карл! И послов задержали, поскольку новый король, Густав-Адольф, не имел время принять сразу наших послов!..
Затем, после него, выступая, Морозов обвинил новгородцев, что они хотят жить сами по себе.
Оболенский забеспокоился, стал оправдываться, что они держатся «всей земли», отстаивал кандидатуру шведского принца Карла Филиппа, за которого решили стоять новгородцы. Сообщил
– Как так?! – воскликнул Долгоруков. – Нужен-то его брат, а не он! Он, как и Сигизмунд, сам хочет сесть на новгородское княжение!
Это было подозрительно.
Разряжая обстановку, уводя разговор в сторону от острой темы, Пожарский спросил, как там, в Новгороде, жители ладят со шведами.
Оболенский, остыв немного от обвинений, стал нехотя рассказывать, что ничего, уживаются, с Якобом де ла Гарди в дружбе…
– Этот ваш барон Экгольмский, владелец Кольский и Рунзенский! – процедил сквозь зубы Морозов недоброжелательно о де ла Гарди.
Оболенский бросил на него хмурый взгляд, смолчал.
– Нельзя долго стоять без государя такому великому государству, как наше! – выступая, начал обозначать Пожарский позицию совета, сложившегося здесь, в Ярославле. – Многие метят на это место! Польский король Сигизмунд обманул со своим сыном! И многие, многие города изменили делу «всей земли»! Хотят своего поставить в цари! Без «всей земли»!
В конце этой встречи он подвёл решение всего совета:
– А на царство избрать только государского сына!
На очередном совете Пожарский сообщил воеводам последние новости.
– Опять келарь пишет, Авраамий из Троицы!.. «Всей земли» дело, пишет, начали! Почто тогда на Москву-то не идёте? Она-де всем голова!
Он подал знак Юдину. Дьяк встал с лавки, зачитал послание Авраамия Палицына. Келарь торопил ополченцев с выступлением. Он сообщал также, что к Москве идёт с войском гетман Ходкевич.
Подошёл конец июня. Тридцатого числа, как раз в пятницу, с утра его, князя Дмитрия, поднял его стремянной Фёдор, сообщил, что из Троице-Сергиева монастыря приехал келарь Авраамий.
Это было неожиданностью.
И князь Дмитрий, полусонный, к тому же болела голова после очередного скандала в совете, быстренько умылся, поплескав воды из ковшика, выпил кружку крепкого кваса и заспешил к приказной избе, на встречу с Авраамием.
Он вошёл в приказную. Вид у него был неважный. Тусклый взгляд, мешки под глазами… Увидев Авраамия, он подошёл к нему, поздоровался за руку.
– Доброго здравия и тебе, князь Дмитрий! – ответил Авраамий.
Тут же явился в приказную Кузьма, за ним и князь Иван Хованский.
Сразу же разговор у них зашёл о том, как скоро ополчение выступит к Москве.
Авраамий уже, оказалось, скоренько обежал по полкам, послушал ратников, их высказывания о том, как вершатся дела здесь… Раздоры, пьянки, склоки из-за
– Ну что же: ты уже посмотрел и сам, что здесь творится! – не сдержался, откровенно высказался Пожарский.
Сказано это было с горечью. Было заметно, что его угнетала вся эта возня с лестью здесь, в ополчении, выяснением – кто кого выше…
Разговор получился нелёгким.
Авраамий вернулся в Троице-Сергиев монастырь.
– Пьют! – лаконично заметил он, встретившись сразу же по приезде с архимандритом Дионисием. – И склоки развели!.. Местничают!..
В середине июля в Ярославле наконец-то было принято решение о походе на Москву. Перед выходом из Ярославля собрался совет всех воевод.
За неделю же до того, когда Пожарский как главный воевода ополчения приступил к назначению полковых воевод перед походом, пошли новые местнические разборки.
– Стар я уже, чтобы ходить в такие походы, – начал князь Андрей Куракин, собираясь отказаться от похода и в то же время не обидеть Пожарского, которого уважал за характер, но ходить под ним не согласен был. – Мне бы лучше на воеводство…
Совет удовлетворил его просьбу, зная, что дело здесь не в возрасте. И князя Андрея назначили воеводой в Ростов… Василий Морозов как боярин, посчитав, что тоже не может быть ниже Пожарского, попросил совет оставить его на воеводство здесь, в Ярославле. Семён Головин демонстративно уехал в свое поместье. Дмитрий же Черкасский сам, никого не предупреждая, отправился в Кашин, всё туда же, где до того стоял с полком.
И у Пожарского остались те, кто признал его стоящим выше по «лествице», подчинялся его приказам: его свояк Иван Хованский, Лопата-Пожарский, Фёдор Дмитриев, князь Василий Туренин и неизменный верный делу Кузьма. Да ещё полтора десятка стольников, ниже рангом, к ним четверо стряпчих и десяток московских дворян.
На совете был принят план, предложенный Пожарским: послать сначала небольшую силу, разведать, встать под Москвой, укрепиться.
Для этого отрядили опытного в военном деле Михаила Дмитриева с немногими конными, всего четыре сотни. Стар был уже Дмитриев, помнил ещё Ивана Грозного, всем рассказывал о нём… Но и надёжным был старый служака, не доискивался зря по местнической «лествице», видя здесь многих выше себя, на бою же действовал умело и отважно.
– Михаил Самсонович, в помощники тебе Фёдор Левашов! – начал Пожарский расстановку воевод.
Обратил он ещё внимание Дмитриева на то, чтобы он, придя туда, не становился в таборах у Трубецкого. Тот стоял у Яузских ворот. А встал бы отдельно, своим острогом, у Петровских ворот.
– Смекаешь, князь? – спросил Минин его.
– Да, – ответил Пожарский. – Придёшь в чужой дом – будешь самым распоследним…
– Казаки заедят тогда! – загорячился Кузьма.
– Да, они не пощадили Ляпунова! Такой был муж! – отдал должное тому Пожарский.