Прерия
Шрифт:
Траппер стал рассматривать затравку в своем ружье, стараясь демонстративно обнаружить свои враждебные намерения. Когда он решил, что дикарь начинает предчувствовать опасность, он направил дуло ружья на него и крикнул очень громко:
— Ну, друг, теперь выбирай: я готов и на мир, и на войну. Но нет, это не человек. Мудрец, стоящий рядом со мной, говорит правду, и я ничем не рискую, если выстрелю в эту кучку сухих листьев.
Говоря это, старик поспешно опустил дуло ружья и прицелился в индейца с точностью, которая могла оказаться для того роковой, если бы он не вскочил на ноги, стряхнув с себя листья и хворост, которым он, вероятно, прикрылся при приближении европейцев, и не вскрикнул:
— Уаг!
Глава XVI
Траппер, который вовсе не
— Плуты могут сидеть целыми часами на корточках, словно спящие аллигаторы, обдумывая свои дьявольские хитрости. Но когда увидят настоящую опасность, то думают о себе, как все другие люди. Это — разведчик в своей военной раскраске. Вблизи, наверно, есть какой-нибудь отряд его племени. Попробуем узнать от него правду, потому что встреча с этими воинами была бы для нас опаснее, чем посещение всего потомства Измаила.
— Это действительно опасный, отчаянный вид, — сказал доктор, облегчая свое изумление вздохом, который, казалось, истощил весь запас воздуха в его легких, — жестокая раса, которую трудно подвести под какое-либо обыкновенное определение. Поговорите с ним, но сильно напирая на язык дружбы.
Старик обвел взором все вокруг из предосторожности; чтобы убедиться в важном факте — нет ли у индейца по соседству товарищей. Потом он сделал обычный жест мира — протянул голую ладонь, и смело пошел навстречу врагу.
Индеец не выказал ни малейшего признака страха и сохранял гордую осанку и вид, полный достоинства и смелости, несмотря на приближение Траппера. Может быть, храбрый воин сознавал, что ввиду разницы их оружия меньшее расстояние между ними делало их шансы более равными.
Индеец был высокого роста и удивительного сложения. Когда он сбросил с себя сухие листья, которыми он поспешно прикрылся, то оказался человеком, преисполненным важности, гордости своей профессией воина и — можно прибавить — сознания страха, внушаемого ею. Все черты его почти римского лица были благородны, хотя некоторые из них носили хорошо известный оттенок азиатского происхождения. Особенный цвет его кожи, сам по себе уже придающий индейцу воинственный вид, приобрел еще более свирепый оттенок от разных красок, покрывавших ее. Но дикарь как будто пренебрегал обычными искусственными средствами своего народа и не носил ни одного из тех странных, ужасных знаков, к которым прибегают дети лесов, — как и более цивилизованные люди, — чтобы составить себе репутацию храбреца, он довольствовался лишь широкими черными полосами на лице, подчеркивавшими блеск его медной кожи и как бы служившими к ней тенью. Голова у него была острижена до маковки, откуда спускался пучок длинных волос, который как бы зазывал врагов осмелиться схватить его. Украшения, обыкновенно висящие на хрящах ушей дикарей во время мира, были сняты. Хотя время года было уже позднее, почти обнаженное тело индейца было только отчасти прикрыто очень легкой одеждой из дубленой оленьей кожи, на которой яркими красками было грубо нарисовано изображение какого-то военного подвига. Разведчик носил что-то вроде плаща, наброшенного небрежно и скорее служившего предметом роскоши, чем необходимости. Ноги его были покрыты ярко-красным сукном — единственным признаком того, что он имел некоторые сношения с европейскими купцами. Но зато, словно для того, чтобы противопоставить украшения дикаря украшениям обитателя города, начиная с колена и до самого носка мокассин, его ноги были украшены ужасными трофеями — человеческими волосами. Одной рукой дикарь слегка опирался на маленький лук, другой скорее легко прикасался к длинному копью из ясеня, чем искал поддержки в нем. За плечами у него был привязан колчан из кожи кугуара, хвост которого был сохранен, как характерное украшение; кожаный щит был привязан к шее веревкой из жил.
Пока подходил Траппер, воин стоял, подняв голову, в совершенно спокойной позе, не выказывая ни желания узнать характер подходивших к нему людей, ни намерения укрыться от их любопытных взглядов. Только его черные глаза, более блестящие, чем глаза оленя, беспрерывно перебегали с одного чужестранца на другого и, казалось не знали ни минуты покоя.
— Брат мой сейчас далеко от
— До городов Больших Ножей дальше, — лаконично ответил индеец.
— Почему поуни-волк так далеко от извилин своей реки, почему он без лошади и находится в таком пустынном месте?
— Разве женщины и дети белолицых могут жить без мяса бизона? В моей хижине был голод.
— Мой брат еще слишком молод, чтобы быть хозяином хижины, — ответил Траппер, пристально взглянув ка невозмутимое лицо молодого воина, — но, смею сказать, он храбр, и многие вожди уже предлагали ему в жены своих дочерей. Но не ошибся ли он, — прибавил старик, показывая на стрелу в руке, опиравшейся на лук, — взяв бородатую стрелу для охоты на бизонов? Неужели поуни хотят, чтобы раны, наносимые ими, портили шкуру животного?
— Она хороша для сиу.
— Он — живое доказательство своих слов, — пробормотал Траппер по-английски, — молодец так же смел, как и хорошо сложен. Но он слишком молод, чтобы быть одним из главных вождей своего народа. Надо, однако, взять его кротостью, потому что, если нам придется иметь стычку с скваттером, одна рука, поддерживающая ту или иную сторону, может решить дело. Ты видишь, мои дети устали, — продолжал он снова на индейском наречии, указывая на подходивших товарищей, — мы хотим остановиться и поесть. Мой брат — хозяин этой местности?
— Гонцы народа, который живет у Большой реки, сказали нам, что ваш народ заключил договор со смуглолицыми, живущими за большим озером соленой воды, и что прерия открыта теперь для охотников Больших Ножей.
— Это правда. Я так же слышал это от охотников и трапперов Ла-Платы. Но мой народ заключил договор с французами, а не с народом, который владеет Мексикой [21] .
— И воины подымаются по Большой реке, чтобы видеть, не обманули ли их в дороге?
— Да; боюсь, что это слишком вероятно; и недолго то время, когда шайка проклятых лесников последует за ними, чтобы принести топор и секиру в прекрасные леса, украшающие оба берега Миссисипи; тогда страна, начиная с берегов моря и до подножия Скалистых гор, станет населенной пустыней, наполненной всеми мерзостями и всеми изобретениями людей и лишенной всякой ее красоты и прелести.
21
Т. е. испанцами, которые в то время владели Мексикой, а незадолго до того и Луизианой.
— А где же были вожди поуни-волков, когда заключался этот договор? [22] — внезапно спросил молодой воин, и медное лицо его вспыхнуло от негодования. — Разве можно продавать народ, как шкуру бобра?
— Это правда; ты прав. И где были справедливость и честность? Но сила является законом по обычаю, царствующему на земле, и слабый должен считать справедливым все, что захочет сделать сильный. Если бы было иначе, ваши, поуни, права на прерию были бы так же законны, как право самого главного вождя колоний на дом, служащий ему приютом.
22
Договор о покупке Луизианы Соединенными Штатами Северной Америки.
— Кожа путешественника бела, — сказал выразительно молодой индеец, дотрагиваясь пальцем до иссохшей, морщинистой руки старика, — не говорит ли его сердце одно, а язык другое?
— Взгляни на мою голову. Она похожа на верхушку сосны, иссушенной зимами, и скоро успокоится во прахе. Зачем я захотел бы очутиться перед Великим духом и видеть, как он нахмурит брови?
Дикарь грациозно отбросил щит на плечо, прижал руку к груди и наклонил голову, как бы из почтения к седым волосам Траппера. Глаза его потеряли свой блуждающий взгляд, и лицо приняло менее суровый вид. Однако, бдительность его не исчезла, и все его манеры доказывали, что он не отрекся от недоверия, которое было смягчено и сдержано, но не было еще совсем забыто.