Прерванная дружба

Войнич Этель Лилиан

– Вот как? По-видимому, он написал тебе после того, как получил моё письмо. Я ему ответил, что сначала хочу узнать твоё мнение. Что он тебе пишет?

– Да насчёт того, что я хочу стать географом. Он, конечно, знал, что мне нравится география, а старик Фаззи – это наш учитель географии – давно твердил ему, что мне следует заняться ею всерьёз. Он пишет, чтобы я не беспокоился о деньгах, – если будет нужно, он пошлёт меня в Кембридж на свои средства. Я ему страшно благодарен.

– Ты ему ещё не ответил?

– Ответил, в воскресенье. Я написал, что не могу вернуться

в Англию.

– Так решительно? – маркиз поднял брови. Рене опять нахмурился и опустил глаза.

– Как же я уеду? Что тогда будет с Маргаритой? Она все глаза выплачет.

– Очень возможно. Что касается меня, хотя я и не стал бы плакать – я не привык плакать, – но, если хочешь знать, я очень рад, что ты отказался…

– Отец… простите меня, отец! Мне надо было сначала спросить вас.

– Ничего подобного, мой мальчик, ничего подобного. Ты вполне способен устраивать свою жизнь по-своему… да, кажется, и мою тоже. Ну что же, решено? Сорбонна и география.

– Спасибо, сударь. Я… большое спасибо. Рене встал, пожал отцу руку и направился к двери. На пороге он остановился.

– Отец…

Маркиз, уже углубившийся в свои рукописи, рассеянно спросил:

– Что, Рене?

– Знаете… Маргарите… страшно приятно, когда вы на неё обращаете внимание. Только она вас немного боится, она такая глупенькая…

Он выскочил из комнаты. Маркиз сидел, глядя на закрывшуюся дверь.

– Моя дочь, кажется, пошла в меня, – сказал он, возвращаясь к своим бумагам. – Я ведь тоже глуповат.

Ещё несколько дней продолжались развлечения; но однажды утром, после купанья, Рене вошёл к сестре и застал её в слезах,

– Ромашка! – воскликнул он. – В чём дело? Ответа не последовало. Девочка дрожала всем телом. Из соседней комнаты вышла Розина и приложила палец к губам. Рене на цыпочках подошёл к ней, не выпуская из рук огромную охапку водяных лилий.

– Что случилось, Розина?

– Барышня, кажется, заболела. У неё жар и, наверно, очень болит ножка, она не даёт к ней притронуться.

Несколько секунд Рене не двигался, потом жестом попросил Розину выйти и на цыпочках подошёл к постели.

– Ромашка, тебе нехорошо? Посмотри, вот лилии, которые ты просила.

– Не трогай! Не трогай одеяла! У меня болит нога…

– Позвать отца?

Она схватила его за руку.

Не уходи, не уходи! Рене… мне так плохо… Рене!

С большим трудом Рене уговорил её позволить Резине ощупать больное бедро. Нога распухла и горела. Розина тут же пошла за маркизом, а Рене тем временем безуспешно пытался успокоить девочку.

Анри едва удержался, чтобы не сказать: «Я же говорил вам!» Но он был искренне привязан к сестре, и через минуту мысль о том, как ей помочь, вытеснила все остальные. Он немедленно поехал за доктором и, пока тот осматривал больную, с подавленным видом молча стоял за дверью.

– Я, пожалуй, съезжу в Аваллон и упрошу тётю вернуться, – сказал он, услышав, что в суставе образовалось нагноение. – Я думаю, она согласится, узнав, в чём дело.

Маркиз готов был сам отправиться в Аваллон и умолять Анжелику вернуться: зрелище страданий,

которые он не мог облегчить, причиняло ему невыносимые душевные муки. Это потрясение лишило его всякой способности рассуждать здраво, и он почти готов был согласиться с Анри, утверждавшим, что девочку нужно отправить к тётке: как бы ни была она там несчастна, и как бы ни иссушался там её ум, это всё же лучше, чем опасность заболеть, не имея рядом привычной сиделки. Но когда, пытаясь утешить Маргариту, маркиз сказал, что скоро приедет тётя Анжелика, девочка пришла в ярость.

– Не хочу! Не хочу никого, кроме Рене! Я не подпущу её близко! Я её ненавижу! Ненавижу!

У неё начинался истерический припадок, и так как в её состоянии это было очень опасно, доктор в конце концов посоветовал отцу уступить хотя бы на время; может быть, Рене с Розиной справятся вдвоём. Вдогонку Анри, который успел уехать в Аваллон, поспешно отправили Жака. К тому времени, когда они вернулись, Рене уже обосновался в комнате больной. В глубине души он страшился неожиданно свалившейся на него ответственности, но ничем этого не выдавал и только с напряжённым вниманием выслушивал указания доктора. И никто никогда не узнал, какого огромного напряжения сил потребовали от него две следующие недели. Розина оказалась внимательной и толковой сиделкой, и доктор был вполне доволен ими обоими.

Со времени смерти Франсуазы у маркиза не было более тяжёлых дней. Как и тогда, он не мог ни спать, ни работать; то и дело подходил к комнате больной и стоял там, тоскливо прислушиваясь к звукам, доносившимся изнутри, вздрагивая при каждом шорохе и мучаясь сознанием собственного бессилия.

Однажды поздно вечером, заглянув в комнату Маргариты, он увидел, как Рене, сидя около постели, шепчет что-то плачущей девочке, которая держится за его руку.

– Барышня сегодня все плачет и плачет, – сказала ему Розина. – Я побуду около неё. Господину Рене нужно отдохнуть, он и так с ног валится.

Маркиз тихонько подошёл к постели и тронул Рене за плечо. Не оглядываясь, Рене знаком попросил отца уйти.

– Вы бы шли спать, господин Рене, – сказала Розина. – Я посижу с барышней.

Маргарита ещё крепче сжала руку брата.

– Я сейчас уйду, сударь, – прошептал Рене. – Оставьте нас, пожалуйста, на минуту.

Маркиз наклонился и хотел поцеловать Маргариту в лоб.

– Спокойной ночи, моя девочка. Но Маргарита в страхе отпрянула.

– Нет, нет. Я хочу Рене! Я хочу Рене!

Спустя три часа маркиз в халате и домашних туфлях прокрался по коридору к двери больной и прислушался. Он услышал всхлипывания и осторожно приоткрыл дверь. Розина дремала в кресле; Рене сидел все в той же неудобной позе, нагнувшись и обнимая девочку. Она обеими руками держалась за его шею и прятала лицо на его плече. Вид у Рене был бледный и усталый, и он напомнил маркизу свою мать незадолго до её смерти. Маркиз постоял, глядя на них, потом закрыл дверь, и ушёл к себе.

На следующей неделе, обедая у тётки в Аваллоне, Анри рассказал ей о случившемся. Она испуганно вскочила, прижав руки к груди.