Преступивший Грань
Шрифт:
Спокойствие и утонченность. Они шли с ней по жизни рука об руку. Они составляли ее кредо. Любое ее действие: от простого разговора, до яростного боя, было так и пронизано ими.
Именно после общения с Мистресс Лилианой, Тима и осознал полностью значение выражения «голубая кровь» — настолько девушка отличалась от других людей, от него самого. У попаданца, кстати, иногда даже создавалось впечатление, что не он гость в этом мире, а она.
Кстати, о бое. Для попаданца оказалось огромным откровением, что внешне такая хрупкая и нежная девушка, является на самом деле очень неплохим магом—боевиком. Как оказалось — титул «Мистресс» был совсем не титулом, а скорее званием, которое присуждали женщинам—магам после очень серьезных испытаний и экзаменов. Лилиана стала Мистресс в девятнадцать лет, что было невероятно рано. Обычно
Лилиана стояла посреди зала, в небольшом, нарисованном прямо на полу, круге и магией отбивалась сразу от десяти мужиков в доспехах. Задачей мужиков, как понял Тима, было любым способом добраться до Мистресс Лилианы и вытолкнуть ее из этого самого круга, размером который, кстати, был не многим больше самой девушки. Ее же задача состояла в том, чтобы не дать им этого сделать. Собственно, раскрылся и секрет странных звуков — их издавали те самые мужики, которых хозяйка дома, периодически отбрасывала от себя магией. И в доспехи они были одеты не для того, чтобы те их защитили, как, было, подумал Тима, а, как пояснил Юлиус, для того, чтобы усложнить задачу для Лилианы.
Но, пожалуй, самым большим откровением для Тимы было то, что при всем своем аристократическом происхождении и значительной магической силе, ставивших ее в ранг влиятельнейших людей этой страны, Лилиана была очень проста и приятна в общении. Тима частенько напрочь забывал с кем именно говорит. И начинал общаться с ней как со своей подругой — с легкими подколками и подначками, с глупыми шутками и прочей петросянщиной. И, что удивительно, Мистресс Лилиану, похоже, это вполне устраивало. Тима подозревал, что она, окруженная, в основном, слугами и лакеями, рано принявшая на себя бремя управления семейными делами, просто—напросто соскучилась по нормальному человеческому общению.
Он бросил взгляд на подъездную аллею, на которую как раз свернула знакомая карета с родовым знаком семьи Ирри. Тима поднялся со скамейки и отправился к тому месту, где та, обычно, останавливалась. Он успел чуть раньше Далофа и первым открыл дверцу с окошком, сейчас занавешенным плотной шторой.
— Госпожа, добро пожаловать, домой, — подражая тону все того же Далофа, проговорил он, склоняясь в глубоком поклоне.
— О, Тималь, — засмеялась Лилиана, — опять эти ваши шуточки?
— Никаких шуток, миледи, — тоже улыбаясь проговорил он, — должен же я как—то отрабатывать ваш гостеприимство? Позвольте предложит вам руку? — предложил он, выпрямляясь и только тут заметил, что Мистресс Лилиана в карете находится не одна. — О, — он запнулся на миг, — простить я за эту фривольность с моей стороны, — он спрятал уже протянутую, было, руку за спину. Вышло довольно сумбурно, однако, никто, судя по всему, не обратил на это внимания. Разве что полноватый мужик, приехавший вместе с Лилианой слегка нахмурил брови.
— Ничего страшного, — по прежнему улыбаясь, проговорила Мистресс Лилиана, выбираясь из кареты, — вы в наших краях человек чужой, поэтому вам простительны некоторые вольности. Мейстер Монора, — обратилась она к своему спутнику, только что выбравшемуся вслед за ней из кареты, — позвольте вам представить моего гостя и друга, — она как—то странно выделила это слово, — мастера Тималя. Мастер Тималь, в свою очередь, хочу представить вам Мейстера Монора, моего, — она на секунду запнулась, — делового партнера.
— Польщен, — с фальшивейшей из всех, виденных попаданцем, улыбок проговорил полный господин, едва—едва обозначив наклоном головы нечто, должное, по всей видимости, быть учтивым кивком.
— А уж как я польщен, — не остался в долгу Тима, полностью скопировав и кивок и интонации собеседника. Попаданец видел, что тот прекрасно понял и оценил шпильку.
— Мастер Тималь, — не заметив, или сделав вид, что не заметила, их краткой, но очень жаркой, битвы, обратилась хозяйка дома к попаданцу, — сейчас нам, с Мейстером Монора,
— Конечно, Мистресс, — слегка поклонился он, сильно удивленный тем, что Лилиана собирается обсуждать их общие прогрессорские планы с этим, явно посторонним, мужиком, — как скажете. Разрешите я идти?
— Да—да, идите, — улыбнувшись ответила она и, в сопровождении толстяка и Далофа, чье лицо стало еще более кислым, чем обычно, направилась к дому.
А Тима смотрел им вслед и раздумывал что же именно на него нашло. Нет, он и раньше проделывал подобное — играл роль слуги или пытался пародировать то Далофа, то Юлиуса, или занимался еще какой подобной чушью. Делал он это не столько потому, что хотел порадовать Лилиану, а скорее потому, что соскучился по театру, которого, к слову, в этом мире толком и не существовало. Но вот что на него нашло потом? Почему он, вдруг, решил корчить из себя аристократа с этими их ужимками, многозначительными взглядами и прочими высокопарностями? Этого он понять не мог. Неужели, проведя несколько месяцев в компании Мистресс Лилианы он невольно стал перенимать ее привычки? Вполне возможно, но Тиме, почему—то казалось, что дело не в этом, или не только в этом. Тогда в чем? Может в том, что ему не понравился сам Мейстер Монора? Определенно. Было в нем что—то эдакое — скользкое и мутное. Тиме очень не хотелось оставлять Лилиану с ним наедине. И дело тут было даже не в банальной ревности, хотя и она присутствовала, чего уж греха таить, нет — попаданца беспокоило что—то другое.
— Гадаар, — тихо позвал он.
— Да, хозяин, — тут же ответил дух, проявляясь.
— Сходи, посмотри да послушай о чем говорят Лилиана и этот толстяк. Но только сделай это так, как мы с тобой тренировали, помнишь? — и правда, когда стало ясно, что маги могут видеть Гадаара в его обычном воплощении, невидимом для обычных людей, Тима со своим духом—рабом вплотную занялись этой проблемой и, после некоторых экспериментов, научились скрывать духа от взглядов магов. Правда, стоит заметить, что обнаружить Гадаара все же можно было, однако для этого необходимо было приложить некоторые усилия и, что самое главное — точно знать что искать.
— Понял, — коротко кивнул дух—раб, растворяясь в воздухе.
А Тима, тем временем, неспешно направился к дому.
Гадаара он ожидал в библиотеке, в которой проводил не меньше времени, чем в парке или в зале. Тима уже достаточно неплохо освоился с местным языком и уже почти не путался в местоимениях, однако, с чтением у него были серьезные проблемы. Местный язык был довольно сложен, громоздок и очень интонационно зависим. Например: между словами «мастер» и «Мастер», звучащими и пишущимися, по сути, одинаково, было огромное различие. Первое было уважительным обращением к человеку, могло служить признанием чьих—то заслуг в каком—либо деле или, что было очень удивительно для Тимы, дружеским обращением. Второе же представляло собой низшую должность—титул в конклаве. На письме оба слова чуть различали написанием, что, тем не менее, не позволяло их спутать, а вот в устной речи — каждое из этих значений выделялось интонационно. И это — лишь один пример, а в дастни, подобных случаев было достаточное количество. И, если, решением трудностей с речью устной, с ним занимался мастер Ильви, к которому, надо сказать, в итоге, Тима проникся глубоким уважением и перестал называть того разными обидными словами, то с речью письменной, ему приходилось разбираться уже самостоятельно.
В комнату зашла молоденькая рабыня и направилась в его сторону. Тима, как и любой адекватный человек, совершенно не понимал и не принимал рабства, как такового. Однако, узнав о том, что рабство в этом мире, вещь повсеместная, решил пока не изображать из себя Спартака и не пытаться проповедовать чуждые этому миру идеи. Пока, по крайней мере.
К несчастью, его намерение не вмешиваться, несколько раз подвергалась жесточайшему испытанию. Чаще всего тогда, когда он случайно становился свидетелем наказания рабов или рабынь, на которые, кстати, сбегалась посмотреть вся местная челядь. Наказания были разными, и зависели от степени вины провинившегося. Объединяли их только две вещи — нагота наказываемого и отсутствие жалости со стороны наказующего. Коим, зачастую, выступал кто—то из подручных Юлиуса.