Преступление без наказания: Документальные повести
Шрифт:
Рече мне Божия благодать: не унывай, человече! Что влаешися унынием, яко безгласная рыба в море непостоянного века? Вверзи, яко удицу, ум твой внутрь многомятежного смысла своего, — и обрящешь статиръ. Даждь его во славу имени Моего и в свое искупление…
И так начал я сей труд содевать, уповая на Создавшего мя… Си есть за мя и за ся. Первая часть — во славу Божию, вторая — во спасение людское и свое.
Представьте себе фолиант размером тридцать на двадцать пять сантиметров, более чем в полторы тысячи страниц, в переплете
Поднимем крышку. Книга, написанная полууставом, на голландской бумаге с водяным знаком «герб Амстердама», сохранилась отлично, будто не пролежала века: бумага не пожухла, чернила и киноварь, которой написаны заголовки, не выцвели, буквы не потеряли отчетливости. Почерк некрупный, прямой, аккуратный. Текст отделен справа ровной вертикальной линией.
На полях — множество пометок, из каких источников автор брал цитаты для своих поучений, и приписок о времени сочинения. В конце книги — запись: «Вскую [3] прискорбна, душа моя, и вскую смущаешися? Уповай на Бога» — и с новой строки — «что…», фраза оборвана. И последние слова, словно вздох, на отдельном листе, посередине: «Боже мой и творце…»
Жанр книги — ораторская проза, это сборник страстных, философско-публицистических церковных проповедей, которые автор именует «Словами»: Слово 6… Слово 33… Слово 94 («Сие Слово написано прежде всея книги») и так далее. Всего — 156 слов-поучений на воскресные дни и праздники всего годового круга, в честь святых, на разные торжественные случаи; поучения предваряются двумя предисловиями, дополняются авторскими молитвами по совершении первой части и всего труда, и вдобавок еще виршами — 68 силлабическими двустишиями, обращенными как к доброжелательному читателю, так и к завистливому хулителю, уж в чьи руки попадет книга.
3
Почто, почему, для чего (церк. — слав.).
Писалась она один год, четыре месяца и двенадцать дней. Время и место создания автор указал точно, приписал киноварью в предисловии к читателю: 8 апреля 1683 — 20 августа 1684, в царствие Государей, братьев Иоанна Алексеевича и Петра Алексеевича, в вотчине именитого человека Григория Дмитриевича Строганова — Орле-городке, на Каме-реке, в устье реки Яйвы. Указал автор и то, что служил тогда священником соборной церкви Похвалы Богородицы.
Просто невероятно, как мог появиться в таком медвежьем углу, в такое, еще достаточно средневековое время премудрый пастырь, блестящий самородок, стоявший головой выше своих земляков. И почему он скрыл имя?
Биографию этого уральского Златоуста можно восстановить лишь прерывисто, в самом общем виде — по его книге, по изысканиям Алексеева и других современных ученых, подтвердивших открытие репрессированного богослова.
Но, выйдя на след автора «Статира», уже нельзя было не увлечься, не устремиться за его удивительной судьбой — и не только в библиотечных и архивных розысках, но и в путешествиях по тем местам, где все происходило.
Стоял некогда на Каме-реке, в глухих пермских лесах, славный Орел-городок, Кергедан, как называли его местные племена, коми и пермяки, — селение в речном устье. Мал городок, да удал, крепость, опорная точка державы, столица обширных уральских владений именитых людей Строгановых. Именно здесь снаряжал свою дружину покоритель Сибири, казак Ермак, отсюда отправился вглубь азиатского материка, раздвигая границы России. А в другую сторону везла река на потребу всех россиян соль «пермянку».
Но
Тогда же постиг Орел-городок великий потоп. Кама — главная дорога и кормилица — начала прорывать себе новое русло и, заливая посад, снесла часть оборонительной стены. Что не удалось врагам, сибирским татарам, сделала река: взяла крепость приступом. И Орел-городок, как сказочный Китеж-град, стал медленно и неудержимо, год за годом, погружаться в водную бездну, покрываться волнами…
И все же люди не спешили покинуть обжитое место.
Что представлял собой Орел-городок в те времена, когда по его улицам бегал пацаном будущий автор «Статира»?
Это был острог, с северо-запада уже порушенный рекой, но с других сторон еще огражденный стеной — дряхлеющим бревенчатым частоколом в несколько рядов, заполненным внутри камнями и щебнем, — с двумя глухими башнями и двумя воротами, а с юга еще и опоясанный широким рвом с водой. Вокруг острога кишел и лепился посад: несколько десятков изб, рубленных «в лапу», с двухскатными крышами из тесаных досок, торговые лавки и мастерские, амбары и сараи, скотные дворы и огороды. Обитали в посаде вперемежку, как в Ноевом ковчеге, каждой твари по паре — рабочие солеварен и охотники, рыбаки и крестьяне, но больше — ремесленники. На их труде стоял теперь городок, ими славился, снабжая всю округу изделиями искусных плавильщиков, кузнецов, гончаров, плотников, кожевников, косторезов. Работали здесь и умельцы, выписанные из Москвы, — пекли, как пряники, полихромные изразцы с дивными цветами и картинками, из которых наибольшим успехом пользовался, конечно, орел — царская птица.
Городок имел поначалу правильную планировку, улицы шли с запада на восток, с выходом к реке. Однако когда она метнулась в сторону, порушился и замысел людской: полузатопленный городок пришел в замешательство, дома стали строиться вразброд, как попало, превращаясь в сплошной лабиринт тупиков.
А головой всему, на самом краю мыса, подмытого рекой, — две каменные постройки: соборный храм Похвалы Богородицы, другой, поменьше, — Воздвижения Честного Креста и чуть поодаль — палаты Строгановых, срубленные из отборных, толстых и прочных бревен.
Похвала Богородицы встала совсем недавно, на месте деревянной старушки того же имени, шатровой, о пяти верхах, и очень отличалась по стилю от местных церквей — как нарядная городская барышня от застенчивых сельских простушек. Слаженная приезжими московскими строителями в новомодном стиле барокко из красного кирпича, богато украшенная разноцветными изразцами, поблескивая слюдяными окнами, она высилась крепко и стройно, а если взглянуть снизу, легко летела среди облаков — двухсветный четверик, расчлененный пилястрами и увенчанный классическим карнизом, на нем — восьмерик с арочными окнами, еще выше — широкий купол и, наконец, на самом верху — граненый фонарь вместо главки, завершенный ажурным металлическим крестом. Горизонталь церкви — примыкающая трапезная, два придела и алтарный выступ — не утяжеляли, а уравновешивали вертикаль.
Вот и весь Орел-городок. А вокруг — просторы речные и заречные, озерные и лесные, поля и луга. Небо, ничем не закрытое, не загороженное — на все стороны света.
На посаде, по писцовой книге 1647 года, среди других дворов значится и двор Проньки (Прокопия) Сергеева, сына Игольнишникова, и у него дети — Потапка да Андрюшка.
Потапка— первый след нашего героя в анналах истории. Потап Прокопьев Игольнишников — по тем же писцовым книгам — был священником церкви Похвалы Богородицы в сроки, указанные автором «Статира».