Преступление без наказания: Документальные повести
Шрифт:
«Дело Икс» снова переоценивается, на другом витке общественного противостояния.
Имя поэта стало разменной картой в политической борьбе. На хоругви с его образом враждующие партии вписывают свои, противонаправленные версии и лозунги. Дошло до того, что он, Гумилев, якобы отправлялся в Париж и в Африку не из страсти к путешествиям, а выполняя какие-то шпионские задания.
Еще раз подтверждается печальная ирония: история — политика, повернутая в прошлое.
На Земле нет могилы Николая Гумилева, с крестом, куда можно прийти поклониться, положить цветы, вспомнить стихи. Враги поэзии зверски убили и воровски спрятали тело
Кончился век, кончилось тысячелетие. Осенью 2002 года на месте казни, на бывшем артполигоне в Ковалевском лесу появилась памятная доска: «Здесь расстрелян поэт Николай Гумилев».
Говорил же он когда-то Ахматовой, без всякой гордыни, а как посвященный и призванный, и она запомнила:
— Я сейчас почувствовал, что моя смерть не будет моим концом, что я как-то останусь… может быть…
Это было в 1918-м, в Духов день, когда они последний раз вместе навещали сына, жившего у бабушки в Бежецке.
Однажды — прошло уже несколько лет после гибели Гумилева, шел 1925-й — Ахматовой приснился сон. Будто они снова вместе.
— Мы не думали, что ты жив. Подумай, сколько лет! Тебе плохо было? — спрашивает она.
Он отвечает, что да, ему очень плохо было, он много скитался, в Сибири где-то…
Она говорит, что собирается его биография.
— Так в чем же дело? Я с вами опять, со всеми… О чем же говорить?
БОГ ХРАНИТ ВСЕ
deus conservat omnia
Роковая вечеринка
Акума
Гумилевушка
«Пшик» — и нет нашего Иосифа!
Единственный хороший поступок Иосифа Виссарионовича
Ходим строем, поем хором
Гумилев, сын Гумилева
Я, кажется, сделал открытие
Полумонахиня-полублудница
Не теряйте отчаяния!
Ученые сажали ученых
Потомок Чингисхана
Ахматову — арестовать!
Гуннов можно, стихи нельзя
Жилец
Эта высокая латынь — «Deus conservat omnia» — вплетена в герб славного рода графов Шереметевых. Старинное выражение утешает нас с арки в парадном дворе их дворца в Петербурге.
Тридцать пять лет, основную часть жизни, Анна Ахматова прожила во флигеле этого дворца на Фонтанке — в Фонтанном доме. И последний московский дом, Институт Склифосовского, бывший Странноприимный дом Шереметевых, куда привезли ее бездыханную, почившую в Бозе, в Боге упокоившуюся, осеняет крылатая фраза из древнего герба.
Она стала эпиграфом ахматовского эпоса — «Поэмы без героя» да и всей ее жизни.
Бог хранит все, но и от человека требуется усилие, чтобы спасти свою память, сплетенную из множества судеб. Великая Анна Ахматова такое усилие сделала.
Ей выпала доля быть в России XX века хранителем красоты и памяти, чудом уцелевшим, драгоценным звеном в цепочке поколений.
Не будь такого звена — прервется связь времен.
— Вы верующий?
— Я глубоко религиозный…
— Какой же вы советский ученый, вы — мракобес.
— В известной мере это так. Должен сказать, что на формирование моей идеологии повлияла семейная традиция.
— А именно?
— Моя мать — Ахматова Анна Андреевна — тоже человек религиозный.
— Это та самая поэтесса Ахматова,
— Да, это моя мать…
— А кто ваш отец?
— Дореволюционный поэт Гумилев Николай Степанович…
— Тот самый Гумилев, который до Октябрьской революции являлся одним из руководителей реакционного направления в поэзии, а затем был активным участником белогвардейского заговора, имевшего целью насильственное свержение советской власти?
— Да, расстрелянный в 1921 году органами советской власти за участие в антисоветском заговоре Гумилев является моим отцом…
Лефортовская тюрьма. Идет допрос Льва Гумилева.
Роковая вечеринка
В тот вечер — 25 мая 1935-го — на квартире профессора Пунина во флигеле Шереметевского дворца на Фонтанке случились гости. За столом кроме самого Николая Николаевича, его жены Анны Андреевны Ахматовой и пасынка — Льва Гумилева были еще двое: друг Левы по университету, тоже студент истфака Аркадий Борин и Вера Аникеева, маленькая, хрупкая искусствоведка, коллега хозяина по Академии художеств. Да и эти двое были, можно сказать, почти свои.
Дружба с Аркадием началась так. Однажды, в начале года, на лекции по французскому языку Лева послал ему записку: «Мне ясно, что Вы вполне интеллигентный человек, и мне непонятно, почему мы с вами не дружны». С тех пор Аркадий зачастил на Фонтанку. Родом из провинции, в прошлом электромонтер, с умелыми руками, он охотно брался за всякие поделки в запущенном доме гуманитариев — чинил мебель, дверные замки — а по вечерам обычно приглашался к ужину, вместе со всеми. Будучи старше своего друга на пять лет, знал он в их будущей профессии — истории — несравненно меньше, интеллектом не блистал, но жадно все слушал и впитывал, а иногда даже отважно возражал, когда Леву уж слишком заносило.
И в этот раз не только ели-пили, но и вполне доверительно и горячо разговорились, в том числе и о политике…
Эта вечеринка окажется роковой для обитателей квартиры на Фонтанке.
Уже через день Борин доносил в Большом доме, резиденции Ленинградского НКВД:
25 мая с.г., при моем посещении квартиры Пунина я застал там его сослуживицу Аникееву. В разговоре с Пуниным Аникеева вспомнила о каких-то высланных из Ленинграда ее друзьях, и разговор принял соответствующее направление. В ходе этого разговора Пунин заявил: «И людей арестовывают, люди гибнут, хотелось бы надеяться, что все это не зря. Однако стоит взглянуть на портрет Сталина, чтобы все надежды исчезли». И в продолжение всего вечера Пунин говорил о необходимости теракта в отношении Сталина, так как в лице его он и видит причину всех бед. Увлекшись этой идеей, он показал нам вывезенную им из Японии машинку для автоматического включения фотоаппарата, которую, по его словам, очень легко можно было бы приспособить к адской машине, «стоит только установить эту машину, — заявил Пунин, — как вдруг Сталин полетит к чертовой матери». Из разговора с женой Пунина — Ахматовой — выяснилось, что еще раньше, в беседе с С. А. Толстой [42] , Пунин по поводу убийства тов. Кирова заявил: «Убивали и убивать будем».
42
Толстая С. А. (1900–1957) — внучка Л. Н. Толстого.