Преступление доктора Паровозова
Шрифт:
Нашими пионервожатыми на третьей смене назначили Костю Воронина и Надю Шмидт. Володя Чубаровский решил в августе махнуть с приятелями на море, набраться сил перед учебой. Но если Костино назначение вызвало у всех полный восторг, то его напарницу приняли весьма сдержанно. Про Костика было все понятно: абсолютно свой в доску парень, не допускающий, правда, полного панибратства, да и, честно говоря, никто к этому из нас и не стремился. Костю любили, а пионерская любовь она хоть и быстротечна, но только не к своим пионервожатым.
У Костика Воронина до этого был
Что же касается Нади, то никакими талантами она не блистала по причине природной лени, внешности была тусклой, немного смахивала на крысу, короче говоря, ничем не выделялась, если бы не одно обстоятельство.
Надька приходилась невестой нашему старшему пионервожатому Гене Бернесу. Гена был колоритен и красив. Всегда отглаженный, даже стерильный, с очень яркими чертами лица, стройный, высокий, он был похож на героев итальянских или югославских фильмов.
Гена Бернес был самым старшим изо всей тогдашней студенческой братии. Можно сказать, что он на фоне остальных не просто казался, но и был настоящим стариком. В тот год ему исполнилось уже целых двадцать шесть лет.
Единственное, что Надя делала с энтузиазмом, так это боролась за нравственность пионеров и покой их родителей. Вместе со своим отутюженным красавцем Геной она прочитывала все наши письма, которые белыми сложенными треугольниками мы приносили в вожатские комнаты для отправки в Москву. Описания всяких, по их мнению, подлежащих цензуре лагерных событий не пропускались. Интересно, каким образом они избавлялись от писем? Наверное, сжигали по ночам, а пепел съедали, запивая дармовым кефиром.
Зато мы почти не видели Надьку на отряде, что нас всех абсолютно устраивало. Нам вполне хватало Кости и его помощника Денисова, которого к тому моменту общим решением вытурили из ансамбля, а место за барабанами занял Балаган.
На второй день после заезда дядя Витя вдруг неожиданно нагрянул в лагерь. Посадив ничего не понимающего наследника на лавочку у старого корпуса, он о чем-то полчаса говорил с ним с глазу на глаз. Вовка подошел ко мне после разговора немного смущенный и поведал, что прямо сейчас уезжает в Москву поступать в медицинское училище и первый экзамен уже завтра.
Оказалось, что Маргарита Львовна, узнав об отеческих планах на сыновью жизнь, пришла в недоумение, а при словах «фрезеровщик» и «армия» так и вовсе в неописуемый ужас. Пару дней она убеждала Вовкиных родителей не губить чадо, предлагая альтернативный вариант. И надо сказать, убедила.
— Вот
Мы сидим и курим у бревнышка, а я слушаю его так рассеянно, а сам думаю: как же плохо, что Вовка уезжает, правда, он сказал, что всего на неделю, но все равно, неделя — это долго.
— А закончу, устроюсь массажистом, а они знаешь, Леха, зашибают сколько? Будь здоров! Раз в пять больше любого врача! А медбратьями только дураки идут работать, дерьмо разгребать!
Да, думаю, массажистом быть хорошо, массажистом — это здорово, это не дерьмо разгребать, вот пусть дураки и разгребают! Эх, всегда у Вовки получается говорить по-взрослому, я так, наверное, никогда не научусь.
— А как же, — спрашиваю, — документы? Ведь документы-то твои в ПТУ этом, номер один которое? Тебе же их еще забрать нужно, чтобы в медучилище подать.
Тут Вовка посмотрел на меня как на контуженого.
— Ты, — говорит, — Леха, ну просто кантрик какой-то!
А кантриками тогда от слова country, деревня, мы совсем уж темных звали.
— Какие документы? — продолжает он, — какое ПТУ? Отец еще вчера их забрал и отвез куда надо!
И подмигнул, как всегда, снисходительно.
Эх, правильно, я кантрик и есть! У меня точно так никогда не будет, как у Вовки. Не удивлюсь, если его и на экзамены на машине возить будут.
Когда я Вовку провожать пошел, тот вдруг вспомнил, что свои фирменные шмотки вчера парочке вожатых одолжил, сам забрать не успевает, отец ему на сборы всего десять минут дал. Поэтому он мне строго-настрого наказал все вернуть и до приезда сохранить в целости. А у главных ворот немного шаг сбавил и по секрету одну вещь сообщил.
— Мне, — гордо объявил Вовка, — отец поклялся, если я экзамены сдам, из первого же рейса новый японский комбайн привезет.
А комбайн — это здоровая такая штука, где и магнитофон, и проигрыватель, и приемник, и пара колонок в придачу. Значит, теперь Вовку новый комбайн ждет. Хотя и старый — предел мечтаний.
Я только и успел спросить:
— Так ты же сам сказал, что Маргарита железно насчет твоих экзаменов договорилась?
— Тем более, — подмигнул Вовка. — Считай, что он уже у меня в кармане, комбайн этот.
Тут из машины дядя Витя вышел.
— Ну, будь здоров, — говорит. — Вот, возьми себе, да и приятелей своих угости.
И пакет мне со жвачкой протягивает.
Когда они уехали, я еще долго стоял и смотрел на дорогу с этим кульком жвачки в руке, как дурак.
С Виталиком Хуторским у меня не заладилось буквально с первого дня. Ну, у всех с ним так, подумаешь, но у меня особенно, сам не могу объяснить почему. Может быть, потому что Виталик считал себя музыкантом, не знаю. Всю вторую смену Хуторской уговаривал Юрку Гончарова выпустить его на сцену в качестве вокалиста вожатского ансамбля. Виталику очень, даже больше, чем халявной водки, хотелось выйти на сцену и тенором исполнить песню «Вологда» своей любимой группы «Песняры».