Преступление доктора Паровозова
Шрифт:
— Да нет, — сразу застеснялся я, — этими, как его, старшими научными сотрудниками!
— С чего тогда Игнат Петрович сказал, что ты наша рабочая косточка? Ну да ладно, давай я тебе объясню тут про все, про технику безопасности, а дальше понятно будет, что нам с тобой делать.
И пошел день за днем. Я приходил в кружок три раза в неделю, в понедельник, среду и пятницу, с четырех до семи, и каждый раз не мог дождаться следующего занятия. Я освоил три станка: фрезерный, сверлильный и токарный, который и стал моим любимым. Через полтора месяца меня даже назначили старостой, правда, кроме меня и мастера, никого в этом кружке не было.
Потом мы с мамой переехали в другой район, на Коломенскую, и занятия в кружке, к моему
А когда в девятом классе у нас начался предмет под названием УПК, что значило Учебно-производственный комбинат, то среди всяких возможных профессий я, не задумываясь, выбрал токарное дело. Мастера моего звали Николай Серафимович, он был тоже рыжий и кудрявый и такой же добрый и спокойный мужик, как и Валентин Иванович.
В конце мая нас всех раскидали кого куда, а меня отправили в цех под названием «Штампово-инструментальное хозяйство» при заводе ЗИЛ. На заводе мне нравилось, правда, многое казалось странным. Например, я никак не мог понять, почему у нас половина цеха приходит к началу смены на бровях, и это несмотря на то, что начинали мы работать в семь сорок утра. А уж после обеденного перерыва были готовы почти все, включая даже глухонемого Валерку-шлифовальщика.
А я почти сразу стал местной знаменитостью, так как был единственным несовершеннолетним в цехе, и мой рабочий день кончался уже после обеда. Все, кто хотел поддать, несли мне мятые рубли, и я покупал на них водку в стоящем недалеко от проходной гастрономе. Бутылки я потом подсовывал под ворота и никогда не видел, чьи именно руки принимают бесценный груз. За месяц я просунул под эти ворота не меньше сотни пузырей.
Про меня рассказывали, что вот у нас пацан работает, москвич, вся родня — профессора, а сам решил на завод идти и за это его зловредные профессора из дома выгнали. Кто пустил такой слух, не знаю, но я не особенно опровергал цеховой фольклор. На ЗИЛе меня научили делать всякие штуки, типа модных в ту пору колечек «неделька», которые я раздаривал знакомым девочкам.
Тогда-то я и получил свою первую в жизни зарплату — пятьдесят четыре рубля, из которых двенадцать с мелочью еще оставалось к моему дню рождения.
Водка бывает разная, это знает каждый уважающий себя гражданин нашей страны. Во-первых, водка бывает разная по цене. Бывает самая дешевая, по три рубля шестьдесят две копейки. Она в короткой бутылке из зеленого стекла. В Москве эта водка повсеместно пропала, а в деревнях еще встречается. Бывает водка по четыре рубля двенадцать копеек, она, как правило, в длинных бутылках белого стекла и называется «Русская». Раньше, до семьдесят седьмого года, она называлась «Экстра», и на ней какое-то время стоял знак качества. Но потом, как писали в газетах, по требованию трудящихся знак качества с водки сняли, а вслед за этим пропало и название. Есть водка за четыре рубля сорок две копейки, она или в длинных белых бутылках, как «Русская», или в длинных зеленых и называется «Старорусская». За что дерут лишних тридцать копеек, никто не знает, но я думаю, за старину и берут. На всех этих бутылках алюминиевые пробки либо с козырьками для удобства открывания, либо без оных, и тогда пробку нужно поддевать ножом или зубами. Но самое главное — это, товарищи, разлив. Самый лучший — конечно же московский. Потом идет калужский разлив, следом рязанский. И уже замыкающий — тульский. От водки тульского разлива тошнит поголовно всех, включая моего одноклассника, третьегодника Витю Турочкина, а уж Витя умеет пить даже одеколон.
А еще бывает очень дорогая и дефицитная водка с пробками винтовыми, с названиями «Посольская» или «Столичная». Такие бутылки я видел в баре у Вовкиного отца дяди Вити. Но эта водка, как объяснил мне Вовка, экспортная и не для простого народа.
У меня в кармане семнадцать рублей, нет, даже восемнадцать, сегодня после завтрака пришлось
А сейчас мы держим путь в деревню под названием Избище. Деревня эта находится напротив нашего лагеря, и если выйти из главных ворот и спуститься с небольшой насыпи в кусты, то через полминуты никто тебя уже не увидит, и в этом преимущество данного маршрута. А недостаток заключается в том, что нужно пройти через всю деревню, а это увеличивает риск огрести от местных хлопцев. И на все про все у нас не более двадцати минут, мы пораньше смотались с обеда, чтобы быть вовремя в палате, когда начнется тихий час.
Не успели спуститься с дороги, как на ноги налип целый пуд грязи, вся земля раскисла от этих дождей, идешь, как по болоту. Немного полем прошли, затем на тропинку вышли, она и привела нас к маленькому пруду. На берегу в брезентовой плащ-палатке сидел одинокий рыбак. И дождь ему не помеха. Сидит, курит, в воду сплевывает. Кто знает, а вдруг он местный Спиноза и под дождем ему лучше думается. Мужик положил на берег удочку, обернулся на звук наших шагов, поглядел на нас пристально и отвернулся.
— За водкой, что ли, собрались? — спросил он, причем спиной.
— За водкой! — от неожиданности и простоты такого вывода сразу же признались мы.
— А ну, поворачивай, на хрен, оглобли! — так же просто ответил он.
— Это почему? — спросил Вовка, и мы поняли, дальше нам хода нет.
— Да по кочану! — остроумно ответил мужик, не оборачиваясь. Потом почувствовал, что мы не уходим, повернулся к нам и очень внимательно нас оглядел. — Да житья нету от таких паразитов! Неужто вам в Москве водки мало? Самим тут не хватает, так нет, повадились к нам ходить, все подчистую выгребаете! У-у-у! Всех бы вас скопом в этом пруду перетопил, дачники хреновы!
Он злобно сплюнул, отбросил в камыши окурок, закинул удочку и стал смотреть на поплавок.
— А мы не дачники! — сказал Вовка.
— Да, мы не дачники! — повторил Балаган.
— Ага, будут мне еще тут плести, не дачники они! Неужто я по вашим харям московским дачников не признаю! — снова спиной заговорил этот рыболов-спортсмен. Даже плечами пожал от возмущения.
— Мы не дачники! — звонким от волнения голосом почти крикнул я. — Мы — ПИОНЕРЫ!!!
— Пионеры? — с недоверием обернулся мужик, опять изучающе посмотрел на нашу троицу, вдруг лицо его засветилось от радости, он бросил удочку и подскочил к нам. Причем, помимо богатырской спины, он и рост имел характерный — метра два, не меньше. На голове у него под капюшоном оказалась туристская кепка с пластмассовым козырьком. На вид ему было лет двадцать пять — двадцать семь, такой серьезный мужик с квадратной будкой и трехдневной щетиной.
— Да почему же сразу не сказали, что пионеры! Пионеры — совсем другое дело, пионеры — это нормально!
Мужик почесал в затылке, некоторое время о чем-то размышляя.
— Ну, вот что, пионеры, пошли вместе в магазин, а то все одно вам тут без меня не продадут.
Он шустро смотал удочку, взял пустое ведерко и решительно зашагал по тропинке. Мы переглянулись, но делать нечего, пошли за этим, с удочкой. Интересно, кто таков?
Словно услышав наши мысли, мужик остановился и представился, сказав, что его все зовут Сергунька и живет он тут с самого своего рождения, а по молодости к нам в «Дружбу» захаживал на танцы, но вел себя смирно, пионеров и вожатых почти и не колотил.