Преступление и наказание

Наконев Владимир

На следующий год мы решили продолжить это полезное занятие. Записались и дождались первого урока. Прошлогодняя сеньорита уволилась, и новая учительница произнесла вступительную речь:

— Если вы не будете меня слушаться, я сообщу директору. Если вы не будете беречь материал, вас накажут. Если ваше поведение будет вазывающим, вы будете исключены. Если…

Коля слушал, слушал и оборотился ко мне:

— Я мало чего понял, но, кажется, лучше мы закончим учить информатику.

АШ ДВА О

В

тюрьме, как и в армии, приказы и распоряжения не обсуждаются.

Оживает интерфон:

— Приготовьтесь поменять камеру. Вы пойдёте в соседнюю.

Понятно. Сосед сидит с FIES (пометка заключённого специального содержания). Таким раз в полгода, меняют камеру. Чтобы подкоп не сделали и с воли не знали за каким окошком находится.

В блоке тюрьмы два этажа. Жилых. Ниже есть ещё два. На верхних этажах — 72 двухместные камеры. То есть весь модуль предназначен на 144 человеко-места. Такое заполнение бывает редко, потому что внизу, в столовой, по типичной испанской привычке, сделано всего 108 посадочных мест. Лишние зэки — это гарантированные столкновения и конфликты. В заключении люди болезненно реагируют на попытки лишить их места.

И вот, значит, имеющие этот FIES регулярно перемещаются из одной камеры в другую и, иногда, в другой модуль или тюрьму. Чаще всего это баски, имеющие отношение к международному криминалу и просто представители «денежных» дел.

Когда такого фиесника переводят в камеру, где были нормальные люди, ему остаётся лишь адаптироваться на новом месте. Или день-два отмывать и дезинфицировать бывшее жилище наркоманов.

Наш сосед на хорошем счету, поэтому его меняют с нами. Он — чистюля и идёт в чистую камеру. Мы, вроде бы тоже не пролетаем, но я уже привык, что «ништяков» не будет.

Освоившись в новой камере, выясняю, что нет занавески в кабине душа, а в самом душе нет горячей воды. Неприятно, но не смертельно. Я уже давно освоил технику повышения температуры: ручкой от мусорного совка нажимаю и блокирую кнопку унитаза, расположенную рядом, и моюсь сколько захочу под шум льющейся воды. А занавеску забираю из моей бывшей камеры.

Тем не менее, беру бланк и пишу: «В техническую службу. Прошу отремонтировать горячую воду в камере. Для этого в отсеке с трубопроводами, повернуть сектор-ограничитель на девяносто градусов в сторону горячей воды». Проходит неделя. Воды нет. Ответа тоже. И я каждый день выливаю в канализацию 300–500 литров чистой воды с помощью моей рационализации.

Дожидаюсь появления на службе охранника, устроившего мой переезд и спрашиваю его, как он отнесётся к тому, что я прямо сегодня напишу вторую заяву? Он мрачнеет и уходит звонить техникам. Те не приходят. То есть приходят, но не те. Ремонтировать двери в столовой.

Поднимаюсь в камеру после обеда. Пробую душ. Фиг вам! Улыбаюсь и нажимаю кнопку унитаза.

Она застревает в открытом положении, и я минут двадцать соображаю, что мне делать. Нажимаю кнопку интерфона. — Вы не могли бы перекрыть воду в моей камере? Вода течёт не переставая.

В ответ — неясное бормотание про чью-то мать и

обещание закрыть кран. Вечером, когда нас гонят гулять, подходит охранник.

— Что случилось?

— А я откуда знаю. Это же не я тюрьму делал.

Из соседней камеры, бывшей моей, выскакивает взъерошенный «фиесник».

— У меня в душе нет холодной воды. Льётся только горячая.

— И не будет, — успокаиваю я его. Не будет, пока мне кнопку на горшке не отремонтируют.

Проходит два дня. Результат — ноль. Когда нам два раза в день на полчаса открывают воду, через унитаз нашей камеры улетает в канализацию примерно три тонны воды. По телевизору говорят, что в рядом расположенных деревнях, по ночам выключают воду, потому что водохранилище обмелело до минимума.

Беру новый бланк и снова совершенствую мой уровень испанского языка:.

«Администратору тюрьмы. Прошу, чтобы кто-нибудь обратил внимание на то, что неделю назад я просил отремонтировать горячую воду в камере. Безуспешно. И начиная со вчерашнего дня, в этой же камере заблокировалась кнопка цистерны унитаза.

Позволю себе напомнить вам, что согласно нормы № 14.1 «Сборника пенитенциарных правил» администрация ответственна за то, чтобы все санитарные системы в камерах соответствовали нормам гигиены».

И продолжаю нажимать на кнопку интерфона: «Откройте воду», «Закройте воду», «Откройте», «Закройте».

Вечером охранница, перед тем, как закрыть на ночь двери, заходит в камеру.

— Я уже устала открывать и закрывать. Вы не могли бы потерпеть без воды до завтра?

Ха-ха! Ей, видите ли, лень, а мы должны превращаться в свиней. Это была та самая охранница, которая врывалась ко мне с двумя другими охранниками, «обутыми» в перчатки. Делаю самую вежливую мину и говорю:

— Сегодня мы ждём уже второй день. И я не испанец.

Вся её показная вежливость улетучивается и она выдаёт всё, что думает:

— Мне не нравится то, что ты сказал. И теперь я, принципиально, не открою воду до завтра.

Мой рот непроизвольно растягивается до ушей, представляя, как буду писать новый рассказ под названием «Наказание помойкой». Так мы и стоим, глядя друг на друга, когда в камеру заходит её коллега и спрашивает:

— Можно ли сделать так, чтобы и мы не бегали и вода была?

— Запросто, — отвечаю, — приоткройте немного кран. С этим и потери будут небольшие, и умыться-почиститься можно.

Так он и сделал. Мы спали всю ночь под шум слабо журчащей воды. Как в дождь.

На следующий день пересказываю этот разговор с охранницей одному коллеге по отсидке, тоже иностранцу, правда, испаноязычному.

Он вытаращивает глаза.

— Прямо так и сказал?

— Да, а что?

— Вот потому ты ничего и не добиваешься. Нужно дипломатичнее.

И не угадал! Кто-то вступился за оскорблённую честь нации и к вечеру отремонтировали воду в моей камере.

Ещё через день меня вызывают. Подхожу к кабине. Другой охранник (они меняются через каждые два дня), протягивает мне мою последнюю заяву и показывает ещё одну бумагу.