Преступление падре Амаро

Эса де Кейрош Жозе Мария

Но потом к девушке возвращалась обычная веселость, а с ней и умение радоваться красоте церковной службы, и она снова досадовала, что их собор – невзрачное сооружение холодного иезуитского стиля, хорошо бы молиться в маленькой уютной церкви, устланной коврами, отделанной золотом, освещенной газовыми рожками, и чтобы там служили красивые священники у престола, нарядного, как этажерка с безделушками.

Ей было двадцать три года, когда она познакомилась с Жоаном Эдуардо. Случилось это в праздник тела господня, в доме у нотариуса Нунеса Феррала, у которого Жоан Эдуардо служил конторщиком. Амелия, ее мать и дона Жозефа Диас пошли к нотариусу: с широкой веранды его дома, увешанной Богатыми покрывалами из желтой парчи, хорошо было любоваться процессией. Жоан Эдуардо тоже вышел на веранду – скромный, серьезный,

весь в черном. Амелия давно знала его, но в этот день впервые обратила внимание на белизну его лица, на то, как почтительно он преклонил колено, и подумала: «А он очень порядочный».

Вечером после чая толстяк Нунес, щеголявший в расстегнутом сюртуке, из-под которого выглядывал белый жилет, в упоении кричал на всю гостиную своим тонким, свиристящим голоском:

– Прошу стать парами! Кавалеры, приглашайте дам!

Его старшая дочь сидела за фортепьяно и с оглушительным треском играла вывезенную из Франции мазурку. Жоан Эдуардо подошел к Амелии.

– Нет, нет, я не танцую!.. – коротко ответила она.

Жоан Эдуардо тоже не стал танцевать; он отошел на несколько шагов, прислонился к косяку двери и, заложив руку в вырез жилета, устремил взор на Амелию. Амелия видела это, хотя усиленно смотрела в другую сторону, и была довольна, когда, заметив подле нее пустой стул, Жоан Эдуардо вновь подошел, она охотно подвинулась и подобрала свою пышную шелковую юбку, чтобы освободить ему место. Он в смущении теребил ус слегка дрожащими пальцами. Амелия первая заговорила с ним:

– Вы тоже не танцуете, сеньор Жоан Эдуардо?

– А почему вы не хотите танцевать, дона Амелия?

Она слегка откинулась назад и сказала, расправляя складки шелкового платья:

– Ах! Я уже выросла из подобных забав. Ведь я взрослая, серьезная девушка.

– Настолько серьезная, что никогда не смеетесь? – спросил он, вкладывая в свои слова какой-то особый смысл.

– Отчего же? Иногда смеюсь, когда есть над чем, – ответила она, слегка склонив голову набок.

– Надо мной, например.

– Над вами?! Вот так так! С какой стати мне над вами смеяться?! Разве в вас есть что-нибудь смешное? – Она оживленно обмахивалась черным шелковым веером.

Он молчал, собираясь с мыслями, стараясь придумать ответ полюбезней.

– Неужели вы и вправду никогда, никогда не танцуете?

– Я же сказала, что нет. Какой вы любопытный!

– Просто я вами интересуюсь.

– Ах, оставьте! – ответила она, качнув головой.

– Честное слово.

Но тут дона Жозефа Диас, наблюдавшая за парочкой, направилась к ним с нахмуренным челом, – и Жоан Эдуардо, оробев, ретировался.

Когда гости расходились и Амелия одевалась в передней, Жоан Эдуардо снова подошел, со шляпой в руке, и сказал:

– Укутайтесь потеплей, не простудитесь!

– Так вы продолжаете интересоваться мной? – пошутила она, поправляя на шее кружевной край своей шерстяной шали.

– Все сильнее и сильнее, поверьте.

Две недели спустя в Лейрию прибыла труппа испанских артистов, ставивших сарсуэлы. [59] Украшением труппы была певица-контральто, по фамилии Гамачо. Дона Мария де Асунсан абонировала ложу и пригласила в театр Сан-Жоанейру с дочерью.

59

Сарсуэла – испанская разновидность оперетты.

Амелия две ночи, в спешке и волнении, шила себе новое кисейное платье с отделкой из голубых бантов. Жоан Эдуардо был в партере – и пока Гамачо блистала напудренным лицом из-под валенсийской кружевной мантильи и выкрикивала гортанные малагеньи, [60] играя веером со старушечьей грацией, он жадно любовался Амелией. Спектакль кончился; конторщик подошел с приветствием и предложил Амелии руку, чтобы проводить до самой улицы Милосердия. Сан-Жоанейра, дона Мария де Асунсан и нотариус Нунес шли позади.

60

Малагенья – песня-танец испанской провинции Малага

– Как

вам понравилась Гамачо, сеньор Жоан Эдуардо?

– Откровенно говоря, я не слышал ее.

– Что же вы делали в театре?

– Смотрел на вас, – ответил он твердо.

Она сразу остановилась и сказала слегка изменившимся голосом:

– А где же маменька?

– Оставьте в покое маменьку.

И, склонившись к самому ее лицу, Жоан Эдуардо стал говорить о своей любви. Он сжимал ее руку и лихорадочно повторял:

– Я так вас люблю! Я так вас люблю!

После музыки и красок театра Амелия была в нервном возбуждении. Теплая ночь, мерцанье звезд на летнем небе – все это нагнало на нее какую-то томную разнеженность. Не отнимая руки, она едва слышно вздохнула.

– Вы тоже меня любите, да? – спрашивал он.

– Да, – ответила она и пылко сжала пальцы Жоана Эдуардо.

Но, как потом говорила самой себе Амелия, на нее просто нашел такой стих; прошло несколько дней, она ближе познакомилась с Жоаном Эдуардо, чаще с ним говорила, и ей стало ясно, что ее совсем к нему не тянет. Она ценила его, находила славным и симпатичным, понимала, что из него выйдет хороший муж, но сердце ее безмолвствовало.

Конторщик между тем ходил на улицу Милосердия чуть ли не каждый вечер. Сан-Жоанейра благоволила к нему за «благородные намерения» и честность характера. Но Амелия оставалась равнодушной; правда, по утрам она поджидала у окна, когда он пройдет на службу, вечером делала ему глазки – но только для того, чтобы не оттолкнуть молодого человека, сохранить в своей однообразной жизни хоть намек на любовное увлечение.

В один прекрасный день Жоан Эдуардо заговорил о женитьбе.

– Если Амелия согласна, то я, со своей стороны… – сказала Сан-Жоанейра.

Когда она передала этот разговор Амелии, та ответила уклончиво:

– Сейчас мне не хочется об этом думать. Там будет видно.

Они пришли к молчаливому решению: подождать, когда Жоан Эдуардо получит место чиновника в Гражданском управлении, великодушно обещанное ему доктором Годиньо – самим доктором Годиньо!

Так и жила Амелия, пока в доме их не появился падре Амаро. В ту бессонную ночь воспоминания всей прожитой жизни возникали перед ней какими-то обрывками, словно клочья облаков, гонимых ветром. Она уснула поздно и проснулась, когда солнце уже высоко стояло в небе. Амелия нежилась в полусне, как вдруг услышала в столовой голос Русы:

– Сеньор настоятель уходят в собор с сеньором каноником.

Амелия соскочила с кровати, подбежала в одной сорочке к окну и, приподняв угол кисейной занавески, выглянула на улицу. Утреннее солнце ослепительно сверкало. По мостовой, разговаривая с каноником и держа в руке белоснежный носовой платок, шел падре Амаро, стройный и подтянутый, в сутане из тонкого сукна.

VI

Окруженный заботливым и нежным вниманием, Амаро с первых же дней почувствовал, что счастлив. Сан-Жоанейра по-матерински пеклась о его белье, всячески старалась его побаловать, комната сеньора настоятеля блестела как стеклышко; Амелия держалась при нем с пикантной непринужденностью хорошенькой родственницы. «Они сошлись характерами», – изрекла с умилением дона Мария де Асунсан. Дни Амаро скользили легко, приятно; к его услугам были вкусные яства, мягкие подушки и женский уход. К тому же и осень стояла такая солнечная, что в саду епископской резиденции зацвели липы. «Просто чудо!» – говорили горожане, а сеньор декан по утрам, еще в robe de chambre, [61] подходил к окну своих покоев и при виде цветущих деревьев начинал неудержимо декламировать «Эклоги». [62]

61

Халат (фр.)

62

«Эклоги» (1605) – сборник пасторальных стихотворений португальского поэта-маньериста Франсиско Родригеса Лобо (между 1560/80 – 1621/36 гг.).