Преступление в двух сериях

Серова Марина Сергеевна

Гурьянов говорил многословно, через фразу повторяя, что ему все это не нужно, что он невиновен и не понимает, с какой же стати милиция подозревает его. Мне не слишком нравилось это его словоблудие. Да и постоянные попытки самооправдания, насколько я знаю, обычно свидетельствуют о глубоком чувстве вины.

— Ну хорошо, — выслушав его все же до конца, вздохнула я. — Вы говорите, что у вас не существовало поводов похитить чертежи из кабинета Шолонского. А как же долг? Ведь вы должны довольно крупную сумму вашему боссу, разве не так?

— Мне эти ваши документы

совершенно не нужны! — высокомерным тоном, в котором проскальзывали истеричные нотки, возопил Гурьянов. — Своих хватает! А долг я отдам, как только смогу. И Глеб Денисович не торопит меня — он понимает, у каждого могут быть финансовые трудности.

Глаза Гурьянова, пока он все это вещал, перебегали с моих открытых коленей на лицо, и бросалась в глаза борьба страха и, как это называется во второсортных романах, похоти. Причем перевешивало то одно, то другое.

Он так цепко ощупывал взглядом мои лодыжки, что я даже пожалела, что не надела сегодня джинсы.

— Михаил Яковлевич, я и не говорю, что вы взяли документы, — с мягкой иронией объяснила я. — Просто пытаюсь понять, кому они могли понадобиться!

Странно, с самых первых слов мы с Гурьяновым поддерживали один и тот же насмешливо-пренебрежительный тон, с вариациями от легкой иронии до колючего ехидства. Меня раздражали его попытки утвердить глубину и остроту собственного ума, а в раздраженном виде я становлюсь прямо-таки страшной. Я, конечно, сдерживалась как могла. И старалась быть прямо-таки убийственно вежливой. Но, каюсь, получалось это не всегда.

— Откуда мне знать, кому? — наконец миролюбиво вздохнул Гурьянов. — Может быть, Ручину? Этот молодой человек не производит впечатления надежного. Ему есть что скрывать, мне кажется. Или Кармишин. Вдруг он решил занять место Шолонского? Не знаю.

— Ничего более вы мне не расскажете? — на всякий случай полюбопытствовала я.

Гурьянов пожал плечами и ответил насмешливо:

— Я сомневаюсь, что вы из милиции. Не знаю, что вам нужно, но я совершенно ни при чем.

Впрочем, в голосе его сквозила искренняя обеспокоенность будущим — а вдруг его посадят? Но успокаивать Гурьянова я не стала. И вышла, небрежно попрощавшись.

Озабоченный какими-то своими мыслями, Михаил Яковлевич практически не обратил внимания на мой уход. Он поспешно захлопнул за мной дверь, а я, подчиняясь скорее интуиции, нежели здравому размышлению, пару раз стукнула каблучками у его двери и замерла. И не ошиблась — слышно было, как Гурьянов с кем-то общается. Вроде бы звонит кому-то. К сожалению, его слов я не слышала — все слова слились в один невнятно тусклый поток. Но сам факт звонка достаточно интересен и навел меня на мысль, что неплохо было бы последить за господином Гурьяновым.

Осторожно спустившись по лестнице, я села в машину и, отогнав ее чуть дальше, за прекрасно маскирующие мое присутствие кусты, приготовилась к ожиданию. Выпускать Гурьянова из поля зрения мне не хотелось — вел он себя довольно подозрительно. Особенно запомнилось, что чересчур рьяные попытки убедить меня в собственной невиновности он перемежал

откровенно язвительными нападками. Словно, искренне вещая, что он тут ни при чем, неожиданно вспоминал заветную фразу «лучшая защита — это нападение» и начинал нападать.

Об алиби в нашем случае и речи быть не могло, а в остальном Гурьянов вполне мог оказаться беспринципным вором, похитившим важные чертежи из дома Шолонского. Почему бы и нет? Он должен достаточно крупную сумму своему шефу и, вероятно, жаждет побыстрее рассчитаться с долгом. А деньги, как известно, странный предмет. Особенно сложно найти требуемую сумму, когда это больше всего нужно. Так почему бы Михаилу Яковлевичу не решиться на противозаконный поступок? Хорошо еще, не убил несчастного Шолонского. А то ведь таких случаев выше крыши.

Я сидела и курила, вперив взор в подъездную дверь. И размышляла.

Гурьянов нередко бывал в доме своего директора, а следовательно, вполне мог узнать код сейфа. А переложить бумаги из сейфа в карман — дело нескольких минут.

И чем дольше я думала, тем больше уверялась в том, что Гурьянов способен на подобный шаг.

Михаил Яковлевич не заставил себя долго ждать. Он вышел из подъезда, облаченный в короткую кожаную куртку, из которой забавно торчали его длинные худые ноги в голубых джинсах, похожие на карандаши. Нескладность фигуры еще больше подчеркивалась массивными черными ботинками на толстой подошве.

Гурьянов небрежно огляделся, замерев на миг, словно раздумывал, что он, черт возьми, делает и куда должен направиться. Закурил, чтобы странная задержка не бросалась в глаза, и выпустил из ноздрей облачко синеватого дыма. Решившись, Михаил Яковлевич отправился на остановку.

И тут я встала перед дилеммой — либо оставить здесь машину и следовать за ним на своих двоих, либо отправиться за Гурьяновым на колесах. На машине вести слежку за человеком, предпочитающим общественный транспорт или пешие прогулки, довольно сложно. И выше риск попасться на глаза преследуемому. С другой стороны, вдруг Гурьянов решит на одном из этапов своего пути воспользоваться такси или услугами частника? Впрочем, последнюю мысль я отринула как не заслуживающую внимания, потому что человек, стесненный в средствах и обремененный крупным долгом, обычно предпочитает избегать трат на наемный транспорт.

Я все-таки оставила машину и, включив сигнализацию, ринулась вслед за Гурьяновым, стараясь не слишком привлекать к себе внимание. И снова пожалела, что вместо удобных и привычных кроссовок или сапог с джинсами вырядилась в костюм и ботинки на каблуках. Михаил Яковлевич передвигался очень быстро на своих длинных ногах-жердях.

Остановки я достигла как раз вовремя — подошел длинный «Икарус», в который стремительно загрузился Гурьянов. Он уселся на переднее сиденье и уставился в окно. Я же вошла в среднюю дверь и пристроилась у окошка недалеко от выхода, чтобы не упустить Михаила Яковлевича, когда он решит покинуть автобус. Я понятия не имела, что это за маршрут и куда он направляется, но в данный момент сие не слишком важно.