Преступление в Орсивале
Шрифт:
Почтенный г-н Куртуа, не созданный для подобных зрелищ и миссии, какую ему предстояло исполнить, едва не упал в обморок. По счастью, чувство собственной значительности и важности придало ему энергию, в общем-то несвойственную его натуре. Чем трудней представлялось г-ну мэру расследование этого дела, тем сильней хотелось ему довести его до конца.
— Проводите нас к тому месту, где вы обнаружили труп, — приказал он Берто.
— Мне кажется, — вмешался папаша Планта, — что разумней и логичней было бы начать с осмотра дома.
— Пожалуй, да… Действительно, я и сам так подумал, — ухватился за
Он велел оставаться на месте всем, кроме бригадира и камердинера, прихваченного в качестве проводника по дому.
— Жандармы! — крикнул напоследок г-н Куртуа стражам, стоящим у ворот. — Следите, чтобы никто не вышел отсюда, никого не впускайте в дом, а главное, в сад!
После этого поднялись наверх.
Вся лестница была в кровавых пятнах. Кровь была даже на перилах, и г-н Куртуа вдруг с ужасом обнаружил ее у себя на руке.
На площадке второго этажа мэр спросил камердинера:
— Скажите, мой друг, у ваших хозяев общая спальня?
— Да, сударь.
— А где она расположена?
— Здесь, сударь, — ответил камердинер и в страхе попятился, тыча пальцем в кровавый отпечаток ладони на верхней филенке двери.
На лбу у бедняги мэра выступили капли пота, он тоже испытывал ужас и едва держался на ногах. Увы, порою власть налагает на ее носителей тяжкое бремя. Бригадир, старый солдат, проделавший Крымскую кампанию [2] , стоял в полной растерянности.
2
Центральный эпизод Крымской (Восточной) войны (1853–1856) между Россией, с одной стороны, и Великобританией, Францией, Турцией и Сардинским королевством, с другой стороны. Кампания в Крыму длилась с сентября 1854 г. по начало 1856 г.
Один лишь папаша Планта был спокоен, словно у себя в саду, и хладнокровно поглядывал на остальных.
— Все-таки надо решиться, — вздохнул он и толкнул дверь.
В комнате, куда они вошли, ничего необычного не оказалось. Это был будуар — голубой атлас на стенах, диван и четыре кресла с одинаковой обивкой. Одно из кресел, опрокинутое, лежало на полу.
Следующей была спальня.
Она подверглась ужасающему разгрому, от которого мороз продирал по коже. Любой предмет меблировки, любая безделушка свидетельствовали о жестокой, отчаянной, беспощадной борьбе между убийцами и жертвами.
Посреди комнаты — перевернутый лаковый столик, вокруг — куски сахара, позолоченные чайные ложки, осколки фарфора.
— Ах! Хозяева пили чай, когда ворвались злодеи, — воскликнул камердинер.
С каминной полки все сброшено. Часы, упав на пол, остановились на двадцати минутах четвертого. Рядом валялись лампы, их стекла разбились, масло вытекло.
Кровать накрывал сорванный полог. Видимо, кто-то в отчаянии цеплялся за него. Вся мебель перевернута. Обивка кресел вспорота ножом, из некоторых вылез конский волос. Секретер взломан, расколотая крышка висит на петлях, ящики открыты и пусты. Зеркало платяного шкапа разбито вдребезги, прелестный комод работы Буля и столик для рукоделия тоже разломаны, туалет опрокинут.
И все — ковер,
Очевидно, граф и графиня де Треморель долго и отважно защищали свою жизнь.
— Несчастные, — прошептал г-н Куртуа, — несчастные! Здесь они нашли смерть.
И при воспоминании о своей дружбе с графом он вдруг забыл, что нужно изображать значительность, забыл про маску бесстрастности и разрыдался.
Всем присутствующим было не по себе. Тем не менее мировой судья все тщательно осматривал, записывал что- то в книжечку, заглядывал в каждый угол, а закончив, бросил:
— Теперь пошли дальше.
В остальных комнатах был такой же разгром. Создавалось впечатление, будто в доме провела ночь либо компания буйнопомешанных, либо шайка озверевших негодяев.
В особенности пострадал кабинет графа. Убийцы даже не дали себе труда взламывать замки, они просто рубили мебель топором. Причем они были уверены, что их никто не услышит: чтобы разнести в щепы массивное дубовое бюро, пришлось, видимо, рубить изо всей силы. На полу кучей валялись книги, выброшенные из книжного шкафа.
Преступники не пощадили ни гостиную, ни курительную. Диваны и стулья тут были вспороты, словно в них что-то искали. Обе комнаты для гостей тоже перевернуты вверх дном.
На третьем этаже в первой же комнате рядом с уже атакованным, но еще не взломанным шкафчиком лежал топор, и камердинер опознал его.
— Ну, теперь ясно, — обратился мэр к папаше Планта. — Убийц было несколько. Расправившись с графом и графиней, они разбрелись по дому в поисках денег, о которых знали. Один из них взламывал шкафчик, но в это время другие нашли внизу спрятанные деньги. Его позвали, и он, решив, что искать больше нет смысла, бросил топор здесь.
— Я тоже так думаю, — согласился бригадир.
На первом этаже преступники ничего не тронули. Однако, покончив с жертвами и отыскав деньги, они решили подкрепиться. В столовой остались следы их пиршества. Они съели все остатки, оказавшиеся в буфете. На столе рядом с восемью пустыми бутылками из-под вина и ликеров выстроились пять стаканов.
— Их было пятеро, — сделал вывод мэр. Огромным усилием воли он принудил себя вновь принять холодно-невозмутимый вид. — Прежде чем пойти осмотреть трупы, я пошлю записку императорскому прокурору в Корбейль. Не позже чем через час к нам приедет следователь и завершит наш прискорбный труд.
Г-н Куртуа приказал одному из жандармов заложить коляску графа и во весь опор скакать в Корбейль.
После этого мэр и судья в сопровождении бригадира, камердинера и обоих Берто отправились к реке.
В «Тенистом доле» довольно большой парк, но он весь вытянут вдоль берега. От дома же до Сены не будет и двухсот шагов. Перед домом зеленеет прелестная лужайка, вокруг которой разбиты цветочные клумбы. Ее огибают две аллеи, ведущие к реке.
Преступники, сокращая путь, пошли прямиком по газону, на котором явственно видны были их следы. Трава была истоптана и примята, словно по ней кого-то волокли. В центре газона валялось что-то красное. Это оказалась туфля, по заверению камердинера, принадлежавшая графу. Чуть подальше нашли белый фуляр, который слуга неоднократно, как он заявил, видел на шее графа. Фуляр был в крови.