Преступление в Орсивале
Шрифт:
— Превосходно. И что же, подозреваемый приходил туда?
— Так точно. Вечером в среду восьмого июля.
— В котором часу?
— Около десяти, за несколько минут до закрытия. Поэтому его и запомнили.
Мировой судья уже открыл рот, чтобы сделать какое-то замечание, но промолчал, так как наблюдавший за ним Лекок остановил его, приложив палец к губам.
— И кто же его опознал? — продолжал г-н Домини.
— Трое приказчиков, ни больше ни меньше. Надо сказать, манеры Гепена сразу привлекли их внимание. Они заметили, что вел он себя как-то странно, им даже показалось, что он пьян или, во всяком случае,
Г-н Домини прервал опрос, чтобы справиться в довольно уже распухшем деле, лежащем перед ним на столе. Действительно, если верить свидетелям, к графу де Треморелю Гепена прислали из «Прилежного садовника». Следователь обрадованно сообщил об этом и добавил:
— Гепен опознан, и это невозможно оспорить. Таким образом, следствием установлено, что в среду вечером Гепен был в «Кузнице Вулкана».
— Тем. лучше для него, — не удержавшись, буркнул Лекок.
Следователь прекрасно расслышал это замечание, но, хоть оно и показалось ему странным, пренебрег им и продолжал расспрашивать своего посланца:
— В таком случае вам, должно быть, сообщили, что приобрел там подозреваемый?
— Приказчики отлично все помнили. Он купил, во-первых, молоток, стамеску и напильник.
— Так я и знал! — вскричал г-н Домини. — А еще?
— А еще… — И полицейский, желая поразить слушателей, страшно округлил глаза и мрачным голосом возвестил: — Он купил кинжал.
Судебный следователь чувствовал себя победителем: он разбил Лекока на его же территории.
— Ну-с, что вы думаете теперь о своем подзащитном? — с насмешкой полюбопытствовал он. — Что скажете про этого честного и достойного человека, который вечером накануне преступления жертвует свадьбой, где мог бы повеселиться, ради того, чтобы приобрести молоток, стамеску и кинжал — одним словом, инструменты, необходимые для взлома и убийства.
Доктор Жандрон, похоже, был несколько обескуражен происходящим, на губах же папаши Планта блуждала насмешливая улыбка.
Что до Лекока, выглядел он преуморительно — точь-в-точь начальник, опешивший от нежданных возражений, которые он мог бы рассеять одним словом, но все-таки примирившийся с тем, что приходится тратить на пустую болтовню время, которое можно было бы употребить с большей пользой.
— Я думаю, сударь, — елейным голосом отвечал он, — что в «Тенистом доле» убийцы не применяли ни молотка, ни долота, ни напильника и ниоткуда не приносили этих инструментов, так как пользовались топором.
— И кинжала у них тоже не было? — еще насмешливей поинтересовался следователь, поскольку был уже совершенно уверен в своей правоте.
— Это, могу сказать, совсем другой вопрос, но его весьма нетрудно разрешить, — ответил Лекок. Он начал уже терять терпение и, поворотясь к корбейльскому полицейскому, внезапно спросил: — И это все, что вы узнали?
Бровастый доверенный г-на Домини измерил пренебрежительным взглядом простоватого, жалкого лавочника, осмелившегося задавать ему вопросы. Пока он придумывал, как бы его обрезать, Лекок повторил вопрос, но уже более жестко.
— Да, все, — ответил наконец полицейский, —
Лекок оглядел посланца г-на Домини и легонько пожал плечами.
— Значит, вы всего-навсего спросили, каков в точности был кинжал, купленный Гепеном? Какое у него лезвие — длинное, короткое, широкое, узкое, убирается оно или нет?
— Да нет же. А зачем?
— А затем, любезнейший, чтобы сопоставить его с ранами, нанесенными жертве, чтобы посмотреть, совпадет ли его гарда с отпечатком, оставшимся на спине убитой.
— Да, тут я дал промашку, но это же легко исправить.
Папаша Планта мог бы не бросать ободряющих взглядов Лекоку — сыщик и без того творил чудеса; ему не нужно было ничьей поддержки, чтобы сквитаться за раны, нанесенные его самолюбию.
— Что ж, эту оплошность можно простить, — процедил он. — Но вы, по крайней мере, можете сказать, какими банкнотами расплачивался Гепен?
На несчастного корбейльского сыщика жалко было смотреть; он был так пристыжен, так унижен, что судебный следователь счел долгом прийти ему на помощь.
— Мне представляется, что достоинство банкнот не имеет значения, — заявил он.
— Прошу прощения у господина судебного следователя, но я держусь другого мнения, — возразил Лекок. — Эти данные могут оказаться очень важными. Какова самая тяжкая улика, имеющаяся у следствия против Гепена? Деньги, обнаруженные у него в кармане. А теперь представим на миг, что вчера в десять вечера он разменял в Париже билет в тысячу франков. Получил ли он эти деньги в результате преступления, совершенного в «Тенистом доле»? Нет, поскольку преступление еще не было совершено. Так откуда же они? Этого я пока еще не знаю. Но если мое предположение верно, то правосудию придется признать, что те несколько сот франков, которые были у подозреваемого, должны быть и являются сдачей с тысячефранкового билета.
— Это всего лишь предположение, — раздраженно заметил г-н Домини, и надо отметить, раздражение его становилось все более явным.
— Да, но оно может превратиться в уверенность. Мне остается еще спросить у этого господина, — и Лекок кивнул на бровастого полицейского, — как Гепен унес купленные им предметы. Сунул он их в карман или попросил завернуть в пакет, а если попросил, то каков был этот пакет?
Лекок говорил резко, сурово, таким ледяным и в то же время язвительным тоном, что с бедного корбейльского фараона слетела вся его самоуверенность и даже усы у него не так щетинились.
— Не знаю, — бормотал он, — мне не приказали, я думал…
Лекок воздел руки к небу, словно призывая его в свидетели. По правде сказать, он был рад удачно представившейся возможности отыграться за пренебрежительность г-на Домини. Самому следователю он не мог, не смел, да и не хотел выговаривать, зато у него было полное право высечь недотепу полицейского и выместить на нем свою ярость.
— Ах, вот как! А позвольте спросить у вас, голубчик, чего ради вы ездили в Париж? Показать фотографию Гепена и рассказать об убийстве господам из «Кузницы Вулкана»? Они, очевидно, были очень благодарны вам за рассказ. Однако мадам Пти, кухарка господина мирового судьи, сделала бы это ничуть не хуже вас.