Преступление в Орсивале

Габорио Эмиль

Сыщик тем временем встал с пола и отряхнул сюртук.

– Полагаю, сударь, – возразил он, – что вы заблуждаетесь. Топор не положили на пол, его швырнули с яростью, свидетельствующей либо о сильном испуге, либо о буйном приступе гнева. Вот поглядите: здесь, на паркете, одна за другой идут три отметины. Когда злоумышленник бросил топор, он упал сперва лезвием вниз, отсюда эта зарубка; потом отлетел в сторону и ударился обухом – вот он, след удара, я указываю на него пальцем, – и, наконец, поскольку его швырнули с огромной силой, закрутился волчком и оставил на паркете еще одну отметину

там, где лежит сейчас.

– Верно, – пробормотал папаша Планта, – совершенно верно!.. – И смущенно добавил, поскольку выводы сыщика явно опрокинули его гипотезу: – Ничего не понимаю, ровным счетом ничего.

Лекок продолжал свои наблюдения.

– Скажите, когда вы сюда вошли, – спросил он, – окна были отворены так же, как сейчас?

– Да.

– Значит, все правильно. Убийцы услышали какой-то шум в саду и пошли взглянуть, в чем дело. Что они увидели? Не знаю. Знаю одно: увиденное напугало их, и они убежали, в спешке бросив топор. Присмотритесь к отметинам, прикиньте траекторию, по которой они располагаются, и вы убедитесь, что человек, бросивший топор, стоял не у шкафчика, а у растворенного окна.

Папаша Планта тоже опустился на колени и с величайшим вниманием осмотрел следы. Полицейский был прав. Мировой судья, слегка озадаченный, поднялся, после минутного раздумья протянул:

– Это обстоятельство меня несколько смущает, но на худой конец… – Он умолк и погрузился в размышления, потирая рукой лоб. – И все-таки все можно объяснить, – прошептал он, пытаясь мысленно собрать воедино обломки своей рассыпавшейся гипотезы, – и тогда окажется, что часы показывают правильное время.

Лекок и не подумал расспрашивать старого судью. Во-первых, он понимал, что тот не ответит; во-вторых, его гордость была задета. Неужели он не разгадает тайну, в которую проник другой?

– Меня тоже, – громко и отчетливо произнес он, как бы рассуждая вслух, – меня тоже сбивает с толку этот топор. Я-то думал, что грабители орудовали без помех, а на самом деле ничего подобного: оказывается, их настигли, их вспугнули, они чего-то боялись.

Папаша Планта весь обратился в слух.

– По-видимому, – неспешно продолжал Лекок, – нам следует разделить все улики на две категории: одни, например смятая постель, оставлены намеренно, чтобы сбить нас с толку; другие же преступники оставили, сами того не желая, – это касается отметин от топора. Но тут у меня возникают сомнения. Естественны эти отметины или подделаны, можно на них полагаться или нельзя? Я уже совсем было уверовал, что понимаю характеры преступников, – тогда и расследование пошло бы своим чередом, – но теперь…

Он умолк на полуслове. Наморщенный лоб и плотно сжатые губы изобличали усиленную работу мысли.

– Что теперь? – переспросил папаша Планта.

Г-н Лекок удивленно глянул на собеседника, как человек, которого внезапно разбудили.

– Простите, сударь, я забылся, – сказал он. – А все моя скверная привычка размышлять вслух. Поэтому я предпочитаю всегда работать один. Если бы чужие уши подслушали мои колебания, сомнения, шаткие гипотезы, я потерял бы репутацию чудо-полицейского, сыщика, для которого не существует тайн.

Старый судья снисходительно

улыбнулся.

– Как правило, – продолжал полицейский, – я отверзаю уста не раньше, чем приму решение, и тогда уже тоном, не допускающим возражений, изрекаю истину, говорю, что дело, мол, обстоит так-то и так-то. Но сегодня я позволил себе несколько расслабиться, потому что работаю вместе с человеком, который понимает, что такую, на мой взгляд, запутанную задачу невозможно решить с налету. Я ничуть не стыжусь, что искать приходится на ощупь. До истины одним махом не доберешься, к ней ведет длинный ряд сложных расчетов, для этого необходимо выстроить цепь индукций и дедукций. И в эту минуту мне явно не хватает логики.

– В каком смысле? – поинтересовался папаша Планта.

– Да очень просто, господин мировой судья. Я думал, что понял преступников, изучил их, как свои пять пальцев, в начале работы это главное, но теперь не узнаю своих воображаемых противников. Кто они – круглые дураки, великие хитрецы? Вот над чем я ломаю голову. Мне казалось, что, разгадав уловки с постелью и с часами, я отчетливо представляю себе меру их изобретательности и возможности их ума. Переходя методом дедукции от известного к неизвестному, я путем несложных умозаключений мог бы, казалось, предугадать все, что они способны изобрести с целью отвлечь наше внимание и сбить нас с толку. Если принять это за исходную точку, то мне, чтобы узнать истину, оставалось только предполагать всякий раз обратное тому, что я видел. Я рассуждал так:

Топор найден на третьем этаже – значит, убийцы умышленно отнесли его туда и бросили.

На столе в столовой они оставили пять бокалов – значит, их было либо больше, либо меньше, но только не пятеро.

Труп графини обнаружен на берегу реки – значит, его отнесли туда с какой-то целью.

В руках жертвы найден лоскут материи – значит, его вложили сами убийцы.

Тело госпожи де Треморель изранено ударами кинжала и чудовищно изуродовано – значит, ее убили одним ударом.

– Браво! Браво! – вскричал папаша Планта, не скрывая восторга.

– Да нет, не «браво», – вздохнул Лекок, – здесь моя нить обрывается, и я упираюсь в пустоту. Если бы мои дедукции были верны, топор оказался бы попросту положен на паркет.

– И все-таки браво! – упорствовал папаша Планта. – Ведь это обстоятельство не более чем частность, которая ничуть не разрушает всю систему. Яснее ясного, что у преступников было намерение действовать именно так, как вы рассказали. Но им помешало нечто непредвиденное.

– Возможно, – вполголоса согласился сыщик, – возможно, ваше замечание справедливо. Но я заметил еще кое-что…

– Что же?

– Да так… Пока ничего не могу сказать. Прежде всего мне необходимо осмотреть столовую и сад.

Лекок и старый судья поспешно спустились, и папаша Планта показал полицейскому бокалы и бутылки, которые он велел отодвинуть в сторону. Сыщик осмотрел бокалы один за другим, беря их в руки и поднося к глазам; он поднимал их к свету, изучая капли жидкости, оставшиеся на дне. Окончив осмотр, он решительно объявил:

– Ни из одного бокала не пили.

– Неужели ни из одного?