Преступления могло не быть !
Шрифт:
– Ну, а как Дуб?
– спросил Петров.
Соколов смутился.
– Дуб как дуб, каким был, таким и остался. Сбежал...
...Вскоре Петров был переведен в другую область. Прошло еще несколько лет.
Последняя встреча с Соколовым состоялась не так давно. Возвращаясь из Москвы, Петров бродил по перрону вокзала. Поезд стоял здесь долго, и была возможность взглянуть на привокзальную площадь города, с которым было связано много воспоминаний.
Из автобуса, поджидавшего пассажиров, выскочил Соколов, явно обрадованный
– Имею права первого класса и, как видите, вожу пассажирский. Женился, знаете, мальчишка растет. Квартиру получил. Со всеми удобствами.
На ветровом стекле автобуса распластался красный треугольник, на котором золотом было напечатано - "Ударнику автобазы".
А.МОСКВИТИН
ДОРОГА К ЦЕЛИ
Санька Жердь, худой и черный, как обуглившаяся палка, обладал двумя способностями. Во-первых, в любое время без всяких препаратов мог нагнать температуру до сорока. И, во-вторых, поразительно точно распознавал характер и намерения знакомящегося с ним человека. Измерив однажды собеседника определяющим взглядом, он больше не смотрел ему в глаза. У Саньки надолго складывалось о нем безошибочное представление.
Несколько трудных колонистских лет было за его плечами. Вкусил он "прелести" воровской жизни. Когда-то, будучи на побегушках, он не думал, что станет рецидивистом, нагоняющим страх на шпану. А когда стал таким, случилось непредвиденное: его непоколебимая вера в неписаные воровские законы дала трещину. Это произошло после встречи с заместителем начальника колонии по политико-воспитательной работе Танирбергеном Нурсеитовым.
К Нурсеитову Жердь вошел как равный к равному.
– Добрый день! Вызывали?
– Да. Садись.
– Благодарю, насиделся, - натянуто улыбнулся Жердь. Однако, потоптавшись, сел. Нога за ногу, руки, сцепленные на коленях.
Помолчали, каждый по-своему готовясь к беседе.
Нурсеитов знал: разговоры, тем более работа с Санькой, по кличке Жердь, предстоят нелегкие. Еще в первый день, когда замполит знакомился с делами преступников, оперуполномоченный подсказал:
– Хотите иметь железный порядок - начинайте с Саньки.
Его трехтомное дело Нурсеитов изучил внимательно. Косая, не по летам задорная челка Саньки прошита сединой. Взгляд сквозной - через окно на улицу. Не думал Нурсеитов, что ему придется иметь дело с таким великовозрастным "шалуном". Этому не скажешь:
– Саня, ты поступаешь некрасиво!
А он бы ответил:
– Простите, Танирберген Нурсеитович. Больше не буду.
– Александр... Как тебя по батюшке?
– запамятовав, спросил замполит.
Жердь поначалу удивился, но затем, будто его всю жизнь называли по отчеству, безразлично ответил:
– Меня теперь, в основном, по матушке...
Нурсеитов улыбнулся.
– А я сейчас вспоминаю. Поликарпович! Так? Поликарп. Наверно, толковый мужик был. А?
– Не знаю. Не видел отца.
– Детдомовец?
– Уличный.
–
Саньке еще раз пришлось удивиться. Обычно новое начальство устраивало ему дотошный опрос, заведомо зная из дела и о судимостях, и о побегах, и о возрасте. Этот же не кривил душой, что не без похвалы отметил Жердь.
– Амнистировался?
– спросил Нурсеитов.
– Был такой грех.
– Долго гулял?
– Неделю.
– Маловато.
– Прокурор добавил.
– Несправедливо?
– лукаво вставил воспитатель.
Санька стрельнул хитрющими, с прищуром глазами. Нет, мол, начальник, не проведешь. Ответил, не задумываясь.
– Пойман вовремя, осужден правильно.
По молодости он бы еще стал доказывать, что на него сфабриковали дело, кричал бы и спрашивал, где справедливость, но теперь, извините.
– Слушай, что я тебе скажу, Александр Поликарпович, - продолжал Нурсеитов.
– Подурил ты за свою жизнь - на десятерых хватит. Ну, это, как говорят, хмельная молодость. Что было, того не поправишь. Надо начинать жить заново. Пора. Вот уже и конский волос прет на твоей челке, и о себе надо подумать
– Поздно, начальник. Потому не трать зря силы, - без обиняков ответил Жердь.
– Я от тебя не отступлюсь. Нарушений у тебя не будет, на свободу выйдешь человеком.
– Что предлагаешь, начальник?
– Будешь мне помогать.
– Ну-да! Разогни!
– без притворства засмеялся Жердь.
– Говоришь, с тобой перевоспитывать "зэков"?
– Перестань дурака валять!
– оборвал замполит.
– Невесело, вижу. Возраста бы своего постыдился.
Санька приутих. Воспитатель продолжал:
– Кому, как не тебе, знать: все ушло в прошлое. Скажи честно, трудно ведь стало морочить голову молодым?
– Любая работа требует сил. А вообще, не жалуюсь.
– Тут ты не верти. Жидковато с пополнением.
– Плохо знаешь, начальник. Никак с гражданки?
– попутно осведомился Жердь.
– Могу ответить. Работал учителем, потом окончил Ленинградскую политехническую школу, и вот теперь - у вас.
– Туго придется, - откровенно заявил Жердь.
– Любая работа требует сил, - ответил Нурсеитов словами Саньки.
– Так что? Будешь помогать или вредить?
– Вижу, человек ты, начальник. Потому ни то, ни другое. Золотая середина. Ты живешь, дай жить и мне.
– Или никакого житья, или жизнь по-новому!
Жердь встал, косо повел плечом.
– Дело твое. Тайга - закон, медведь - хозяин, - сказал и вышел.
День заключенного - это время суток, ограниченное двумя звонками, в которое один преступник по-новому взглянул на жизнь, второй понял, что спасение для него в труде, третий вышел на свободу, а какой-нибудь тысячный получил дополнительный срок.