Преступления страсти. Алчность
Шрифт:
Меншиков откровенно струхнул. В самом деле, водился за ним такой грех, но об том как бы никто не знал…
Да дело даже не в этом. Если всегда осторожный и даже раболепный Остерман осмелился ляпнуть такое, значит, Петр окончательно отрешился от «батюшки»!
Меншиков почувствовал себя от потрясения настолько дурно, что решил отлежаться дома. Может, все и пройдет, наивно думал он, пряча голову под подушку в буквальном и переносном смысле. Может, минует еще…
Но все уже было кончено. Петр все для себя решил — не сам, с помощью подсказок Долгоруких, однако решил. В тот же день, вернувшись с охоты, он вызвал к себе майора гвардии Салтыкова и отдал ему приказ забрать из Преображенского дворца все его вещи.
Если бы Меншиков в ту ночь решился призвать на помощь гвардию, которая
Извещенный о нем Александр Данилович ринулся в Зимний — и не был принят. В это время был снят почетный караул вокруг Преображенского дворца. Салтыков объявил генералиссимусу, что он арестован…
С Меншиковым сделался припадок, из горла пошла кровь, он упал в обморок. Думали, что с ним будет апоплексический удар. Были в то время у него в гостях приятели: Волков, Макаров, князь Шаховской и Фаминцын. В первом часу ему пустили кровь. Приятели утешали светлейшего надеждами, что с ним не произойдет особенного бедствия — ну, уволят его от двора и почестей, удалят в деревню, и будет он оканчивать жизнь в уединении, пользуясь скопленными заранее богатствами.
Слушая утешения, в которые он не верил, Меншиков лежал беспомощный, не в силах ничего предпринять для поправления сложившегося положения. И тогда за дело взялась его семья.
Петр был у обедни у Святой Троицы. Жена Меншикова, ее сестра Варвара Арсеньева и его младшая дочь Александра явились туда и бросились к ногам государя, решив молить о прощении светлейшему. Петр небрежно отворотился от них и вышел из церкви. Княгиня Меншикова отправилась за ним во дворец, но ее не допустили к царю. В тот же день у него обедали князья Долгорукие, члены Верховного Тайного Совета и фельдмаршал Сапега с сыном. Петр говорил: «Я покажу Меншикову, кто из нас император — я или он. Он, кажется, хочет со мной обращаться, как обращался с моим родителем. Напрасно! Не доведется ему давать мне пощечины!»
Имелась в виду пощечина, некогда данная Меншиковым царевичу Алексею…
В том, что Петр вдруг вспомнил обиды и унижения, причиненные некогда его покойному отцу Меншиковым, и решил посчитаться за них, не было ничего удивительного. Удивительно другое: почему он не вспомнил о них раньше? Откуда вдруг взялась в нем эта завистливая мстительность? А понятно откуда — ее старательно пробуждали Долгорукие, и можно было не сомневаться, что Меншиков еще не испил до дна чаши горечи, которую приуготовил ему вырвавшийся на волю юнец. Между тем княгиня Меншикова с дочерьми, не добившись свидания с царем, обращалась к великой княжне Наталье Алексеевне, потом к цесаревне Елисавете — обе от нее отвернулись. Княгиня обратилась к Остерману, пала в ноги ему и униженно молила о помощи, о заступничестве перед царем. Все мольбы ее были безуспешны, хотя эта женщина, всеми уважаемая, никому в жизни не причинившая зла, заслуживала хотя бы сочувствия. Но государева опала — как зараза: она поражает всех, кто рядом с опальным, поражает до смерти, в чем Дарье Михайловне предстояло вскоре убедиться…
Между прочим, в Петербурге было замечено, что среди членов семьи Александра Даниловича, униженно молящих Петра о милости, не было Марии Меншиковой. Теперь уже ни у кого не осталось сомнений, что прежние слухи правдивы — невеста государева не питала к нему пылкой любви, не напрасно царь честил ее ледяной, мраморной статуей. Да и склониться пред великой княжной Натальей Алексеевной и цесаревной Елизаветой Петровной она не пожелала даже во имя отца.
А тот по-прежнему находился в своем доме под арестом. Майор гвардии Салтыков не отпускал его от себя ни на шаг. Все, что Александр Данилович мог сделать, это только
Счастье — мать, счастье — мачеха, счастье — бешеный волк, говорят в народе. И теперь последнее стало совершенно ясно Меншикову. Алексашка, великий и в то же время подлый, алчный и тщеславный и в то же время самоотверженный патриот, прощался со всеми своими заслугами куда скорей, чем получал их, а с богатствами — куда скорей, чем грабил и копил. Дает жизнь по денежке — отнимает сундуками, верно и это изречение.
Тогда же Петр подписал указ (загодя составленный Остерманом), согласно которому Меншиков с семьей ссылались в свое поместье Ораниенбург. Опальный временщик лишался всех своих должностей, чинов и орденов и должен был дать обязательство ни с кем из своей глуши не вступать в переписку. В то же время по церквам был разослан приказ ни в коем случае не поминать при перечне высочайших имен Марию, бывшую невесту императора.
Уже на другой день Меншиковы, а с ними вместе Варвара Арсеньева покинули Петербург.
Особых скоплений народу на улицах не было, толпа провожала многочисленные экипажи изгнанника равнодушными взглядами, которые изредка оживлялись, когда начинали распространяться о нем новые слухи: что Алексашка-де просил займа у прусского короля, обещая выплатить все его долги, когда сделается императором, что завещание Екатерины было написано им собственноручно и ее подписи там не было, что он готовил военный переворот, собираясь удалить от постов всех офицеров гвардии и заменить их своими людьми… Молва, словом, приписывала Алексашке и не замышляемые им злодейства.
Однако, если Александр Данилович думал, что ссылкой в Ораниенбург его несчастье ограничится, он глубоко ошибался. Он недооценивал мелочности и мстительности Петра, Натальи и Елизаветы (а эти две дамы подзуживали императора как могли). Приказ за приказом исходили из дворца, курьер за курьером летели вслед за ссыльными… и в Березае семья была разлучена (есть определенная ирония судьбы в сем названии, столь созвучном со словом «Березов», где закончится жизнь Александра Даниловича, но тогда об этом никто не знал, да и о топонимических тонкостях размышлять было недосуг).
Березай — небольшая почтовая станция на пути из Санкт-Петербурга в Москву. Едва ли сыщется другая, равная ей по унылой заброшенности. Однако в тот осенний день здесь можно было увидеть внушительный обоз разнообразнейших повозок, телег и фургонов, причем каждый был навьючен доверху. Здесь было четыре кареты, каждая запряжена шестью лошадьми, сто пятьдесят берлин [4] , одиннадцать фургонов, в которых находились сто сорок семь слуг… На первый взгляд могло показаться, будто какой-то богатейший человек путешествовал так, как было принято в те годы, когда путешествие на дальнее расстояние по центру страны имело такой вид, какой в позднейшее время могла бы иметь разве что экспедиция в отдаленнейшие пределы империи. На самом же деле это были последние отблески величия, вернее, имущественного великолепия Меншиковых. В Березае у них была отнята по распоряжению царя значительная часть имущества, а семью разделили.
4
Колесный экипаж типа «берлина» назывался так потому, что был изобретен именно в Берлине. Он открыт спереди, но спины седоков защищены. Сзади — запятки для багажа или лакеев. Такие кареты получили широкое распространение в Европе в XVIII веке и считались легкими и комфортабельными экипажами, предназначенными для элегантных выездов и прогулок по городу.