Преступления страсти. Жажда власти (новеллы)

Арсеньева Елена

Устройство гранитных скал обошлось в 2400 ливров (да еще, по сохранившемуся в Архиве счету, на 26 ливров с горя выпили вина рабочие). Над скалами была сделана надпись: «Здесь лежит Марат, друг народа, убитый врагами народа 13 июля 1793 г.».

Лицо Марата было тщательно загримировано – по рассказу одной из современниц, пришлось отрезать язык. Тело прикрыли трехцветным флагом, выпростав из-под него правую руку, в которую вложили перо, символ борьбы, – та же современница сообщает, что руку взяли от другого трупа, ибо подлинная рука Марата слишком разложилась. В таком виде гроб был выставлен 15 июля на площади. Рядом с гробом стояла окровавленная ванна Марата. «Народ проходил, стеная и требуя мщенья».

На

следующий день состоялись похороны. Так как до могилы в саду Кордельеров было слишком близко, устроители постановили сделать крюк по центральным улицам Парижа. Гроб несли на руках двенадцать человек. За ними шли мальчики и девочки в белых платьях с кипарисовыми ветвями в руках, далее Конвент в полном составе, другие власти и народ, певший революционные песни. На Новом мосту палили пушки. У могилы председатель Конвента произнес первую речь. После речей гроб опустили под скалы. В могилу были положены сочинения Марата и два сосуда с его внутренностями и легкими. Сердце же было решено отдать ближайшим единомышленникам «друга народа» – кордельерам. В бывшей королевской сокровищнице разыскали агатовую шкатулку, усыпанную драгоценными камнями: в нее положили сердце и через два дня, 18 июля, после не менее торжественной церемонии, но с гораздо более непристойными речами, прикрепили шкатулку к потолку зала заседаний клуба.

Между этими двумя церемониями 17 июля у черни было другое развлечение: казнили Шарлотту Корде.

Разумеется, случившееся было по-разному воспринято во Франции. Кто-то, рыдая и стеная, пришел на грандиозные похороны, организованные Конвентом, называя Шарлотту «нормандским жандармом в юбке», «чудовищной отцеубийцей» или «контрреволюционным шакалом». Но большинство мысленно благодарили ее и молились за нее. Один человек влюбился в нее.

Это был Адам Люкс из Майнца. Когда во Франции началась революция, он воспламенился любовью к новым идеям и даже создал вместе с друзьями клуб в защиту свободы и братства. Клуб приобрел такое влияние, что, когда генерал де Кюстин вошел 21 октября 1792 года в город, все жители единодушно проголосовали за присоединение к Франции.

Адаму Люксу поручили отвезти постановление горожан в Париж и представлять Майнц в Конвенте. Оставив жену и троих детей, он с двумя помощниками (такими же идеалистами, как он сам) в марте 1793 года отправился в столицу.

Встреченный депутатами с большим почтением, Адам вначале испытывал на заседаниях Конвента безграничный восторг, но вскоре его энтузиазм растаял. Вблизи и Конвент, и революция оказались не просто неприятными, но омерзительными.

Особенно страшил Адама Люкса Марат. Он хотел бы видеть его обезглавленным, равнодушие остальных депутатов по отношению к кровавой «жабе» заставляло Адама внутренне возмущаться. Он даже подумывал – не подняться ли ему на трибуну, произнести речь, разоблачающую Марата, а потом пустить себе пулю в лоб?

И вот он узнал, что Шарлотта Корде убила Марата.

Люкс вообще был человеком восторженным. Его восхищение быстро превратилось в любовь, особенно когда он узнал, что Шарлота молода и красива. Когда начался процесс над Шарлоттой, Адам помчался в революционный трибунал и был ослеплен ее внешностью и восхищен тем спокойствием, с которым она отвечала на вопросы Фукье-Тенвиля, председателя трибунала.

– На что вы надеялись, убивая Марата?

– Вернуть мир моей стране…

– Удар был нанесен с необыкновенной точностью. Вы, очевидно, очень опытная преступница.

– Чудовище! Он принимает меня за убийцу!

Эта фраза Шарлоты привела Адама Люкса в восторг.

Алданов так комментировал ответы Шарлоты Корде:

«Шарлотта Корде была правнучка Корнеля, и все французские историки неизменно это подчеркивают. Ее ответы следователям и судьям дошли до нас не в газетных статьях и не в воспоминаниях современников, а

в сухой, деловитой, фонографически точной передаче судебного протокола. И в самом деле, многие из этих ответов могли бы затмить знаменитейшие стихи ее предка. Корнель имел полную возможность оттачивать месяцами свои „Пусть он умрет“. Шарлотта отвечала немедленно на вопросы, которых, естественно, не предвидела. „Кто внушил вам столько ненависти?“ – „Мне чужой ненависти не требовалось, у меня было достаточно своей“. Сила ответа именно в том, что она и не думала о корнелевских фразах, – так рисоваться почти невозможно. Самыми простыми, ясными словами она объясняла свою теорему Монтане и Фукье-Тенвилю; не ее вина и не ее заслуга в том, что эта теорема была так страшна».

В день, когда Шарлотту повезли на казнь, Адам Люкс отправился в предместье Сент-Оноре, чтобы в последний раз посмотреть на нее. Вместе с толпой, оскорблявшей «его ангела», он дошел до площади Революции, провожая Шарлотту на смерть.

Изнемогая от горя, Адам смотрел, как палач поднял голову Шарлотты и отвесил пощечину мертвой…

Теперь Адам тоже искал смерти. Он решил оскорбить Конвент, опубликовав панегирик Шарлотте Корде и надеясь, что это позволит ему умереть за любимую женщину.

Через несколько дней брошюра – не просто защита убийцы Марата, а настоящее признание в любви – увидела свет. «Шарлотта Корде, благородная душа, несравненная девица! Я не буду говорить о чувствах, которые ты пробудила в сердцах других людей, я расскажу лишь о том, что родилось в моем сердце», – писал Адам Люкс. А затем обращался к членам революционного суда: «Если они окажут мне честь, приговорив к гильотине, которую я теперь считаю алтарем, на котором уничтожают жертвы, я прошу этих людей оскорбить и освистать мою голову так же, как они сделали это с Шарлоттой, пусть их людоедская чернь аплодирует этому звериному зрелищу…» Под текстом стояла подпись: «Адам Люкс, чрезвычайный депутат от Майнца».

Тон брошюры был таким резким и вызывающим, что депутаты Конвента вначале приняли ее за шутку. Но когда стало точно известно, что его автор действительно молодой депутат, был выдан ордер на его арест. Четвертого июля Люкса отправили в тюрьму, но все никак не приговаривали к смерти, опасаясь рассориться с его земляками. Тогда Адам, непременно желавший умереть, написал Фукье-Тенвилю донос на самого себя, подписавшись вымышленным именем. Наконец он добился своего: суд приговорил его к смерти. Взойдя на эшафот, Адам Люкс с улыбкой расцеловал помощников палача и, как пишет Форстер, «не вошел, а взлетел к гильотине».

Ну а что же память, вечная память о Марате? Как насчет его власти над умами?

Предоставим еще раз слово Алданову:

«Народная скорбь по случаю смерти Марата была безгранична. Скульпторы лепили бюсты „друга народа“, художники писали картины, многочисленные поэты сочиняли стихи – одним словом, каждый старался как мог. В течение года на тему о Марате было написано четыре драмы и одна опера. Появились кольца Марата, брошки Марата, прическа Марата и т. д. Изображения „друга народа“ стали обязательными во всех присутственных местах, в школах, в театрах. Его именем было по всей Франции названо множество улиц; в Париже весь Монмартр, по созвучию, был официально переименован в Montmarat. Дети при рождении стали получать имена: Жан Марат, Жюли Марат, Брут Марат, Санкюлот Марат. Один молодой офицер, впоследствии весьма знаменитый, обратился к властям с просьбой о разрешении переименоваться в Марата – тем более что для этого требовалось изменить всего лишь одну букву в его настоящей фамилии: это был Иоахим Мюрат, будущий король Неаполитанский! От частных лиц не отставали муниципалитеты. Вот только переименовать Париж никому не пришло в голову. Но зато Гавр был навсегда назван Маратом – едва ли один из тысячи нынешних жителей города об этом когда-либо слышал.