Преступный синдикат

Шарлье Жан-Мишель

Присутствовавшие захохотали. Капоне всегда обезоруживало хладнокровие Фрэнки, редкого представителя рода человеческого, которого он ценил, и не только за то, что этот чрезвычайно преданный ему человек уже несколько раз спасал ему жизнь.

Кортеж машин остановился перед отелем «Ритц». Там Никки отвел для Мейера Лански и его молодой супруги особо роскошные апартаменты. Однако Мейер под тем предлогом, что не хочет держаться особняком, настоял на том, чтобы устроиться всем вместе. Этот хитрец опасался, что, оставаясь один в этом отеле, он не сможет своевременно узнавать

о происходящих событиях.

Он и его молодая жена стояли в холле, и все подходили к ним с поздравлениями. Женитьба Лански и в самом деле превратилась для гангстеров в отличную ширму. Пожалуй, другой возможности собраться всем вместе так, чтобы это не обратило на себя внимания, у гангстеров не было.

Вдруг в очередном порыве гнева Аль Капоне попытался разбить о голову Никки одну из висевших на стене декоративных тарелок. При этом он вопил:

– Спасибо еще раз за теплую встречу в этом паршивом городе. За кого ты меня принимаешь, меня, Аль Капоне?

Джонсон сделал вид, что ничего не произошло, и все остались на своих местах. Успокоился даже Капоне, который решил перебраться в «Ритц» вместе со своей свитой.

На следующий день, чтобы как-то замять досадные, допущенные при встрече промахи и сгладить неблагоприятное впечатление от слишком шумного расселения, Никки преподнес подругам участников организованного конгресса норковые манто, а в ванные комнаты велел поставить по нескольку ящиков самого лучшего шампанского, которого им должно было хватить не меньше чем на месяц.

Чарли Лучиано возмутился:

– Непонятно, зачем ему понадобилось раздавать это паршивое французское шампанское. Оно пока что не относится к нашим основным товарам…

Но Никки сейчас прежде всего хотел доставить гостям удовольствие, рассчитывая при этом, что доходы не заставят себя ждать.

При этом его беспокоила только одна мысль, которой он решил поделиться с Лучиано:

– Но старые доны не приехали… Чарли сухо ответил:

– Отцы мафии настоящие сектанты. Я, конечно, их уважаю. Но для них человек только тот, кто родом из Сицилии. Я тоже родом из Сицилии, но, по-моему, надо считаться со всеми: с неаполитанцами, с ирландцами, с голландцами и особенно с евреями. Доны не хотят этого признавать. За установление своего порядка они продолжают воевать между собой, чтобы стать капо дей тутти капи, а все остальные расплачиваются за это…

На самом деле, будучи первым лейтенантом Джо Массериа (который, как известно, оспаривал высший титул у Сальваторе Маранзано), молодой Чарли Лучиано не говорил всей правды. Вполне естественно, что он должен был бы пригласить своего хозяина, Джо Босса, широко известного в кругах мафии, на эти первые «генеральные штаты» преступности. Но в этом случае он неизбежно лишился бы своей главенствующей роли, а Лучиано стремился к тому, чтобы после сборища в Атлантик-Сити его принимали только всерьез. Те, у кого голова была на плечах, в этом не сомневались. Кто этого вовремя не понял, в конечном, счете получил свою порцию свинца…

Открытие «конгресса», однако, пришлось задержать из-за соображений безопасности его участников.

В огромном зале отеля «Президент»

были накрыты два банкетных стола. Присутствие официантов и персонала, хотя и тщательно отобранных Никки специально для этой цели, стесняло гостей, которым приходилось кричать во весь голос, чтобы быть услышанными на другом конце стола, поставленного в форме подковы. К тому же под влиянием алкоголя некоторые, в частности Сэм Лазар и Ник Розен, начали вспоминать о своих многочисленных подвигах, самый безобидный из которых мог окончиться электрическим стулом для дюжины присутствующих на этой впечатляющей ассамблее.

Произошел еще один инцидент. Анна Ситрон, ставшая госпожой Лански, наконец-то заметила, что друзья ее мужа, должно быть, не слишком часто посещают синагогу, что все их поступки больше напоминают надругательство над Иеговой, а сопровождающие их отнюдь не законные жены походят на чудом уцелевших обитательниц Содома и Гоморры или в лучшем случае на сбежавших из публичных домов особ. Впервые с момента вступления в брак она заплакала, что крайне расстроило Мейера Лански, который с горечью начал жаловаться на испорченный медовый месяц. Чарли Лучиано заметил по этому поводу:

– Это должно тебя научить, что значит быть скупым и пытаться совместить желания и в лодку сесть, и рыбку съесть.

На следующий день гости покинули свои апартаменты около одиннадцати часов утра. По двое они усаживались в пляжные коляски с установленными на них зонтами, которые везли специальные служащие.

Вид растянувшегося кортежа натолкнул Никки Джонсона, который буквально был одержим манией игры, на мысль организовать пари на то, кто первым из главарей гангстеров прибудет на пляж со стороны Челси. Вскоре многие из этих жокеев стали жаловаться на своих «скакунов»:

– Эти проклятые негры еле двигаются. У них уши как антенны, и они всегда знают, где и что замышляется…

А что же на самом деле замышляли эти пирующие господа?

Сколь чудовищным и невероятным это ни кажется, но замышляли они не более не менее как создание самого богатого, самого могущественного и самого жестокого синдиката, когда-либо существовавшего в царстве доллара.

Выйдя из своих колясок, его будущие акционеры разбрелись по пляжу отдельными группами. Сбросив туфли из крокодиловой кожи, сняв нейлоновые носки, закатав до колен брюки, они шлепали по воде вдоль берега в своих белых шляпах с черными лентами, с сигарами во рту, с бриллиантами на пальцах, в ярких галстуках, развевающихся на океанском ветру.

Самые могущественные и крупные хищники преступного мира Соединенных Штатов Америки походили на стаю кречетов, откладывающих в песке яйца, из которых впоследствии выйдет чудовищное образование.

Так зарождалась власть, которая, оставаясь тайной, не становилась от этого менее могущественной. Действуя с крайней жестокостью, она охватила своими щупальцами всю страну. И она существует и в наши дни.

К тому моменту, когда они закончили свое купание, они завершили семейную стирку грязного, часто окровавленного белья, накопившегося за десять лет, прошедших со времени введения «сухого закона».