Преторианец
Шрифт:
– Скажи мне, Цецилий Статий… – подбоченился Эдик, подыскивая рифму. – С какой это стати я должен переться через весь город пешкодралом? А?
Цецилий Статий сделал удивленное лицо – пошла перезагрузка. Тогда его коллега, ушастый и круглоголовый парень, решил просветить дремучего варвара.
– В Рим запрещено въезжать на повозках после солнечного восхода и до заката, – сказал он, надуваясь гордостью за родной город.
– А почему? – не отставал Эдик.
Круглоголовый тоже «завис».
– Толкучка у них, стояли бы те телеги в постоянных пробках, – объяснил Лобанов. – Тут ведь миллион человек прописан!
– Миллион! – фыркнул Эдик с великолепным пренебрежением. – Шибко
Цецилия Статия эти слова задели.
– Можно подумать, варвар, – пробурчал он, – ты видел города поболе Рима!
– Пф-ф! Дерёвня! Я в самой Москве жил, сечешь? Знаешь, сколько в Москве народу? Пятнадцать мильёнов! Двенадцать своих да еще миллиона три варваров – они в Москву на заработки ездят…
– Врешь! – неуверенно сказал круглоголовый.
– Клянусь Юпитером! – воскликнул Эдик. – Сергий, подтверди!
– Я тоже из Москвы, – улыбнулся Лобанов.
– И где это такая? – прищурился Цецилий.
– Далеко-далеко на севере, – затянул Эдик голосом сказочника, – за Венедскими горами, [78] за Данубием и Борисфеном, в стране россов!
– Не знаю таковских, – покачал головой круглоголовый и насупился. – Заговорили вы меня совсем! Пошли!
Лобанов взошел на крепкий каменный мост, обходя неторопливых римлян, толкавших ручные тележки с дарами полей. Внизу, обтекая быки, шумел мутный Тибр. Сергей поднял голову и увидел странное – мужчина в замызганной тунике, шедший навстречу, тащил визжащего младенца. Дите орало на все лады, дергалось и извивалось. Мужчина морщился.
78
Венедскими горами римляне называли Карпаты; Данубий – это Дунай, а Борисфен – Днепр.
Не обращая ни на кого внимания, он подошел к перилам и швырнул ребенка в воду.
– Ты что делаешь, зараза?! – воскликнул Эдик и бросился на мужика с кулаками. Цепь потащила всех, да никто из гладиаторов и не сопротивлялся особо, каждому хотелось приложить детоубийцу «как учили».
– Спасите! – заголосил мужик, отлетая с кулаков Эдика на кулаки Сергея. – Помогите! Стража!
– Вы чего?! – орал Цецилий, натягивая цепь. – Прекратить!
Круглоголовый попытался оттащить Лобанова и сам заработал хорошего тумака.
– Брось, Серый! – орал Искандер. – Он же своего топил!
– Это ж не щенок! – бушевал Эдик.
– Да поймите вы! – надсаживался Искандер. – Римлянин имеет полное право убить своего ребенка! И ничего ему за это не будет! Никаких шансов!
– Вигилы! – крикнул Цецилий. – Ходу!
Растерянный Лобанов оглянулся. К мосту бежала местная полиция – сплошь негры, красноречиво помахивая дубинками.
– Быстро отсюда! – рявкнул круглоголовый.
Рванули все разом – и гладиаторы, и конвоиры. Бегом они поднялись на скалистый Авентинский холм.
Почти весь Авентин был застроен многоэтажными домами-инсулами. Переходами, галереями, лестницами эти «хрущобы» вязались в единый жилой массив, убогий и обшарпанный. Речкой в каньоне вилась по нему викус Лорети Майор, улица Большого Лаврового леса, замусоренная и загаженная.
Беглецы, вольные и невольные, моментально затерялись на ней, окунаясь в ужасную сутолоку и страшный шум миллионного города. Народ пер по всем направлениям, истово занятый шопингом. Порогов домов не видать – все буквально забаррикадировано лавчонками и ларьками. Ни пройти ни проехать. Здесь, перед портиком, продавец тканей раскинул свою будочку, обтянутую полотном, там, в самой гуще толпы, брадобрей орудовал бритвой, измазав подбородок клиента смесью
«20 пар гладиаторов Децима Лукреция Сатрия Валента, бессменного фламина, будут сражаться за 6, 5, 4, 3 дня и накануне октябрьских ид, а также будет травля по всем правилам и навес. Написал Эмилий Целер, один при лунном свете».
Скоро и о нас станут писать, подумалось Лобанову. Н-да.
– Берегись!
Над ухом Сергея заржала лошадь, и его резко дернули с «проезжей части». Мимо прогрохотали дроги, доверху груженные напиленными брусьями. Брус опасно раскачивался. Упадет – «скорую помощь» не тревожь…
– А эти почему разъезжают?! – возмутился Эдик. – Ты ж говорил – запрещено!
– Этим можно, – прокричал Цецилий Статий, – они стройматериал возят!
Лобанов поморщился. Когда к нему в Москву приезжали Искандер с Гефестаем, они жаловались на шум. Да разве то был шум? Так, шумок! Вот где децибелы прут! Городской грохот! Дети орут, гоняясь друг за дружкой и прячась за колоннами, менялы, зазывая клиентов, непрерывно стучат монетами по своим переносным столикам. Шарканье, топот, тысячеголосый галдеж!
– Пирожки! Горячие пирожки!
– О, Рома Дэа!
– Сабейский ладан, недорого! Притирание «Метопий» из Египта!
– Гадаю по руке, по полету птиц, по внутренностям…
– А ты почему не в школе?! Вот я тебе задам!
– Сыр! Свежий сыр!
– Винца не желаете? Водички холодненькой?
– Гу-уси! Гу-уси!
– Дорогу квинквенналу!
– Па-асторонись!
Голые кирпичные и каменные фасады еще больше усиливали шум, а от наплыва запахов кружилась голова. Исключительно шерстяная одежда воняла потом, неисчислимые харчевни струили дым и ароматы, смердело навозом, из общественных туалетов-латрин накатывало аммиаком. И все-таки… И все-таки Лобанов шагал по Великому Городу! Давненько он не задирал голову, чтобы осмотреть здание целиком! А в Риме дворцы и храмы именно высились, мощно поднимая на чащах колонн далекие крыши, уставленные статуями. Гладиаторов провели мимо Большого Цирка на двести с лишним тысяч зрителей, мимо амфитеатра Флавиев – всего лишь на восемьдесят тысяч посетителей, мимо великолепных дворцов на Палатинском холме, мимо сотен и сотен роскошных особняков и семиэтажных инсул, храмов, арок, терм, акведуков, театров…
Все здорово устали, пока, наконец, не добрались до виа Лабикана, где велением Домициана заложили Большую императорскую школу.
– Это школа? – с сомнением сказал Эдик, задирая голову перед мощной каменной оградой, в высоту никак не меньше метров десяти-двенадцати.
– Для особо трудных подростков! – фыркнул Искандер.
– Колония строгого режима… – вставил свое мнение Сергей и получил увесистый тычок в спину.
– Заходь давай… – проворчал Цецилий Статий.
Сергей вошел в маленькую калитку, миновал караулку и оказался в обширном дворе «Лудус Магнус». Сощурившись, он огляделся. Двор замыкали двухэтажные казармы. Покатую черепичную крышу держал строй колонн из дешевого мрамора, а к первому этажу примыкал портик, в него-то и выходили двери каморок без окон – «дортуары» тутошних ученичков. На втором этаже двери камор открывались в галерею.