Преторианец
Шрифт:
— Господи, что же вы за чертов дурак!
— Неужто? Что ж, по крайней мере, я дурак с пистолетом.
— О, как это восхитительно по-американски! У вас есть пистолет! Право же, старина!
— Может, я и дурак, если еще во что-то верю…
— Вот именно! И во что верите? Кого выбрали своим идолом? Макса Худа, провалиться б ему! Просто смех, приятель, честное слово… Вы столько лет пытались отомстить за Макса Худа, и что из этого вышло? Превратили себя в бешеного пса, а все ради погони за тенью… И теперь еще вздумали убить
Его душил хохот, словно от нелепой шутки. Глаза дико блестели.
— Давайте, пристрелите меня, и Дэвидсон всадит в вас пулю раньше, чем я свалюсь… Так уж вышло, что я кое-что знаю про нашего Дэвидсона. Личный убийца Черчилля, да-да! И все мы станем покойниками ради вашей благородной миссии. Все это безумие, и вы, здоровенный невинный шут, так ничего и не поняли! А знаете, что было на самом деле? Сказать вам, кто предложил — нет, потребовал — включить вас в диверсионную группу? Послать на верную смерть?
Вардан стер пузырьки слюны, собравшиеся в углах губ.
— Вам это не понравится, старина. Лучше пристрелите меня сразу, чтобы не стать посмешищем в собственных глазах!
Он не сводил взгляда с пистолета в руке Годвина.
— Продолжайте, Монк. Застрелить вас я всегда успею.
— Вы все твердите о предательстве, вы одержимы предательством, но вы понятия не имеете о самом главном предательстве… Вы убивали, выслеживали, вели погоню — и понятия не имели, кто превратил вашу жизнь в глупую шутку… А это был Макс Худ, понимаете, вы, дурень! Макс Худ!
— Что вы хотите сказать? Торопитесь, Монк, время на исходе.
— Макс знал, что умирает. Знал, что вы влюблены в его жену — или, во всяком случае, спите с ней. Он сам хотел возглавить какую-нибудь практически безнадежную миссию — нет, насчет Панглосса он не знал, не знал, что «Преторианца» фактически приносят в жертву, но для него это ничего бы не изменило — он хотел умереть в деле. Вы сами слышали его рассуждения насчет достойного примера, чтобы остаться в солдатских легендах… Да и это в конце концов не имело значения, ему одно нужно было… Господи, как я замерз, старина!
— Говорите. Что было нужно Максу Худу?
— Убить вас! Он поставил единственное условие — вы должны участвовать в операции. Иначе он не соглашался. Ему нужно было вытащить вас с собой на войну… чтобы убить.
— Чушь! И не пытайтесь меня на это купить, только дыхание тратите. Он знал, как я к нему отношусь…
— Вот, видите! Вы одержимый… Мы же не о том говорим, как вы к нему относились, а о том, как он относился к вам — совершенно разные вещи! Может, вы и считали себя в долгу перед ним. Но он-то ни черта не был вам должен! Он не был перед вами в долгу. Вы перепутали его чувства со своими. Понимаете? Он знал, что вы изменили ему с его женой. Вы играли не по его правилам, старина. Вы нарушили его кодекс.
— Не верю ни единому слову. Вы не смеете так говорить о Максе.
— Можете
— Что?
— Прежде всего, вы сами мне сказали. Вы описывали то дело в Беда Литториа до последней минуты, во всех подробностях. Как вы с Максом бежали, и немцы поймали вас в луч прожектора, и Макса подстрелили. Вы говорили, что видели, как попадают в него пули, как они рвут одежду… сказали, как он потянулся к вам из последних сил, а потом вы увидели слепящую вспышку, снайпер попал вам в голову…
— Стоп! Замолчите, заткнитесь, Монк!
— Меня всегда поражало, как может разумный в прочих вопросах человек отрицать доводы разума, когда ему хочется обмануть себя — если немецкий солдат стреляет в вас издали, вы не видите вспышки! Макс Худ стреляет в вас в упор — вот тут вы видите дьявольски яркую вспышку!
— Прекратите! Я вас предупредил, Монк.
Пистолет ходил ходуном в его руке, он чувствовал, что теряет сознание. Он не желал вспоминать ту минуту.
— Ему одно было нужно — всадить последнюю пулю вам в лицо. Но он слишком долго тянул, он уже умирал, рука дрогнула… Ваш лучший друг, ваш герой хотел убрать вас лично.
— Монк!
Ветер свистел в ушах, голос доносился издалека.
— Когда вас подобрали, в рапорте отметили, что выстрел был сделан с близкого расстояния, лицо было обожжено пороховыми газами, бога ради, все очевидно! И с тех пор вы все мстили за его смерть. Он предал вас последним дыханием жизни. Тут речь не о предательстве… несчастный вы ублюдок. Вот вы стоите тут, невесть где, и целите из пистолета в своего друга… Какая ирония!
Он протянул ладонь к пистолету в руке Годвина. Пистолет медленно поднимался.
— Нет-нет, это нелепо, вы с ума сошли, это же я, я, Монк…
Годвин держал пистолет на вытянутой руке. Монк отпрянул назад, лицо его побелело, голова моталась: нет, нет!
— Роджер!
Годвин оторвал взгляд от лица Вардана.
Над лестницей на террасе стояла Сцилла. Ветер донес ее голос, пронзительный и отчаянный:
— Роджер! Не надо… Не надо!
Монк тоже взглянул на нее и снова повернулся к Годвину.
Тот смотрел ему в лицо поверх ствола.
Он чувствовал, как медленно, словно от огромной тяжести, опускается рука с пистолетом. Он глубоко вздохнул, закрыл глаза. Как все это грустно. Он так устал.
Открыв глаза, он взглянул в дуло пистолета, который Монк достал из кармана своего широкого пальто.
— Мне очень жаль, старина. В самом деле, вы слишком опасны. Я уполномочен это сделать… Вы представляете опасность, вы утратили способность рассуждать… Вы угрожали использовать свое положение, чтобы выдать государственную тайну… Вы держали меня на мушке…
Годвин расхохотался. Безумие! Большая часть того, что он видел на этой войне, было безумием. Более или менее. Годвин смотрел на палец Монка, лежавший на курке.