Превращение
Шрифт:
Солнце, пробивавшееся сквозь голые еще ветви деревьев, припекало плечи, и я раскинула руки в стороны, жадно впитывая тепло, пытаясь изгнать последние воспоминания о вчерашней лихорадке. Чем дальше в прошлое уходила вспышка моего гнева, тем сильнее крепло ощущение, что со мной что-то неладно.
Пробираясь сквозь невысокий кустарник, я вспомнила, как Сэм однажды привел меня на золотую поляну в чаще леса, и пожалела, что он сейчас не со мной. Нельзя сказать, чтобы мы ни на минуту не расставались или чтобы я не в состоянии была самостоятельно занять себя без него: он ходил на работу в свой магазин,
Я шла и шла. Деревья стали реже, видимо, раскидистые сосны душили новую поросль. Здесь запах озера был сильнее; я заметила на влажной земле отпечаток волчьей лапы. Матово-зеленые кроны сосен почти не пропускали солнечный свет, и я обхватила себя руками: в тени стало прохладно.
Слева от меня что-то промелькнуло: серовато-бурая волчья шкура, сливающаяся со стволами сосен. Наконец я увидела волка, который сопровождал меня с начала моей прогулки. Он не шелохнулся, когда я взглянула в его ярко-зеленые, совершенно человеческие глаза. Позади него между деревьями поблескивало озеро.
«Ты один из новеньких?» — мысленно спросила я, но вслух свой вопрос не произнесла, побоялась спугнуть его.
Он вскинул морду с любопытно навостренными ушами и повел носом в моем направлении. Мне показалось, я поняла, чего он хочет; я медленно протянула к нему руку раскрытой ладонью вверх. Он шарахнулся, но, похоже, от запаха, потому что, когда он вернулся в прежнее положение, ноздри его продолжали трепетать.
Чтобы понять, что он вынюхивает, не нужно было подносить ладонь к носу, я и сама это чувствовала. Сладковатый, с гнильцой запах миндаля, приставший к моим пальцам и укоренившийся под ногтями. Он казался более зловещим, чем сам приступ лихорадки. Он словно говорил: это не простая простуда.
Сердце бухало в груди, хотя я по-прежнему не боялась бурого волка. Я присела на корточки и обхватила колени руками, внезапно обессилев не то от этого знания, не то от лихорадки.
Откуда-то из кустов с шумом выпорхнула стайка птиц; мы с бурым волком вздрогнули от неожиданности. Причина испуга пернатых — серый волк подкрался поближе. Он был крупнее бурого, но не такой смелый; в его глазах поблескивал интерес, но уши и хвост, когда он приблизился, выдавали настороженность.
Следом за серым показался черный волк — я узнала в нем Пола, за ним еще один, которого я не знала. Они походили на стайку рыб — постоянно соприкасались, толкались, общались без слов. Вскоре волков уже было шесть; все они держались на расстоянии, наблюдая за мной, принюхиваясь.
Внутри меня шелохнулось безмолвное нечто, вызвавшее тот приступ лихорадки и заставлявшее мою кожу источать этот запах. Боли не было, но присутствовало ощущение какой-то неправильности. Теперь я поняла, почему мне так хотелось к Сэму.
Мне было страшно.
Волки окружили меня кольцом; моя человеческая сущность вызывала у них опаску, но пробуждавший любопытство запах пересиливал. Наверное, они ждали моего превращения.
Но я не могла превратиться в волчицу. К добру или
Когда я в прошлый раз оказалась в этом лесу в окружении волков, я была добычей. Беспомощная, распростертая на снегу под тяжестью собственной крови, смотрящая в зимнее небо. Они были животными, а я — человеком. Сейчас эта грань почти стерлась. Я не чувствовала с их стороны угрозы. Лишь обеспокоенное любопытство.
Я осторожно переступила с ноги на ногу, пошевелила затекшими плечами, и один из волков заскулил, тоненько и тревожно, точно волчица, пытающаяся втолковать что-то детенышу.
У меня возникло ощущение, будто лихорадка внутри меня поднимает голову.
Изабел как-то пересказала мне слова ее матери, работавшей врачом, о том, что смертельно больные пациенты иногда каким-то шестым чувством угадывают свою обреченность, еще даже до того, как им становится известен их диагноз. Тогда я только посмеялась недоверчиво, но теперь понимала, что она имела в виду — потому что сама это чувствовала.
Со мной творилось что-то очень неладное, что-то такое, справиться с чем были бессильны врачи, и волки знали это.
Я сидела на корточках под деревьями, обняв колени руками, и смотрела на волков. Так прошло несколько долгих минут, потом крупный серый волк, не сводя с меня глаз, припал к земле, очень медленно, как будто опасался в любой миг передумать. Это выглядело очень неестественно. Не по-волчьи.
Я затаила дыхание.
Тогда черный волк перевел взгляд с меня на серого, потом снова на меня и тоже опустился наземь, положив голову на лапы. Его взгляд был по-прежнему устремлен на меня, уши настороженно подергивались. Один за другим все волки улеглись на землю, окружив меня тесным кольцом. В лесу было тихо, волки тоже молчали, терпеливо дожидаясь вместе со мной чего-то неведомого, для чего ни у них, ни у меня не было слов.
Вдали зловеще и протяжно закричала гагара. Их крик всегда казался мне жалобным, как будто они звали кого-то, не надеясь, что этот кто-то отзовется.
Черный волк — Пол — потянул носом в моем направлении и тихонько заскулил. Этот звук казался негромким прерывистым отголоском крика гагары, нерешительным и тревожным.
Под кожей у меня что-то натянулось и вспухло. В моем теле словно разыгрывалась какая-то незримая битва.
Окруженная волками, я сидела на земле, глядя, как солнце медленно клонится к горизонту и удлиняются серые тени сосен, и гадала, сколько еще времени мне осталось.
25
В конце концов волки все-таки ушли.
Я осталась сидеть в одиночестве, пытаясь ощутить каждую клеточку своего тела, силясь понять, что происходит внутри меня. Зазвонил телефон. Изабел.
Я взяла трубку. Нужно было возвращаться в реальный мир, пусть даже он был не настолько реален, как мне хотелось бы.
— Рейчел была очень рада сообщить мне, что это ее, а не меня ты попросила взять для тебя домашнее задание и сделать копии конспектов, — без предисловия заявила Изабел, услышав в трубке мое «алло».