Превратись во что хочешь!
Шрифт:
— А как же? — говорю.
— Как же, — с трудом перестал хохотать. — Как же! Конечно — влатарь!
Тут я разозлился, рукой на него махнул.
— Ах, так? — Дзыня говорит. — Ну, смотри!
И в ту же секунду в телевизоре комментатор объявляет замену, и выезжает у наших на поле новый вратарь.
— Посмотри-ка, — Дзыня говорит. — Что там за буквы у него на свитере, я что-то плохо вижу их.
Показали тут вратаря крупным планом. Гляжу: на спине крупная буква «Р» перечёркнутая, а на груди — буква «Л»!
Действительно, влатарь!
— Ну
Тут ничего я ему не ответил. Честно говоря, испугался. Понял, что он не только с собой может делать разные чудеса, он и в постороннюю жизнь запросто может вмешиваться, всё делать, что он захочет. И всё выполняется, даже его ошибки!
Встал этот «влатарь» на ворота, как начал любые шайбы брать! Ни одной не пропустил! Наши выиграли.
Кончился хоккей. Дзыня мне говорит:
— Ты не обижайся, хорошо? Такой уж я человек, сам понимаешь, спорить со мной бесполезно. Давай, может, у тебя какие желания есть? Выполним!
— Спасибо! — говорю. — А сколько ты моих желаний выполнишь?
— А все выполню! — Дзыня говорит. — Ну давай, какие у тебя желания?
— У меня?.. Какой сегодня день — воскресенье?.. Хорошо бы в театр попасть!
— В театр? — Дзыня говорит. — Запросто!
И тут замелькало всё, засверкало, в ушах засвистело — и вот мы уже в театре сидим!
Огромный занавес из жёлтого бархата, и кресла из такого же материала.
— Ох, — говорю. — Как красиво-то!.. Только мы вот с тобой не по-театральному одеты!
— Это ерунда! — Дзыня говорит. — Сейчас костюмы будут! Хочешь, из этой вот материи? — показывает на занавес.
И не успел я словом обмолвиться, гляжу, мы уже в костюмах из бархата сидим!
Тут свет погас, занавес разошёлся, представление началось!
Посмотрели мы первый акт, в антракте пошли в фойе гулять! Все смотрят на нас, шепчутся: надо же, какие молодые, а как богато одеты!
Вдруг подбегают к нам две билетёрши, хватают нас за руки и куда-то ведут.
Дотащили до двери с надписью: «Директор театра», втолкнули нас туда. За столом директор сидит.
— Вот, — билетёрши говорят. — Смотрите, до чего дошли, костюмы из нашего занавеса сшить умудрились!
— Прежде чем обвинять, — Дзыня говорит, — посмотрите на ваш занавес, образовались в нём какие-нибудь дыры или нет?
— Ну хорошо! — директор говорит.
Вышли мы из кабинета, пошли на сцену.
По дороге, честно говоря, сердце у меня колотилось. Неизвестно: цел занавес или нет, может, наши костюмы из него сделаны? Неизвестно! Этого, я думаю, даже Дзыня не знал!
Приходим на сцену, билетёрши осматривают занавес… Цел, абсолютно, без единого изъяна!
…Директор долго извинялся перед нами, руки тряс.
— Значит, — говорит, — если нужно будет занавес чинить, я могу, очевидно, к вам обратиться?
— Разумеется! — важно Дзыня говорит.
На второе отделение балета нас директор в свою ложу посадил, сидели почти что на самой сцене!
Прибыли после театра обратно к Дзыне.
— Понял? —
— Понял!
— Так. — Дзыня говорит. — У меня, помнится, было желание: говорящего попугая иметь. Думаю, пора!
Не успел он договорить — влетает в окно огромный разноцветный попугай, прямо уже вместе с клеткой.
Поставили мы его клетку на шкаф, он бегает там по жёрдочке и повторяет:
— Жизнь удалась! Жизнь удалась!
— Ну, — Дзыня говорит. — У тебя, может, ещё какие желания есть?
— Есть, — говорю. — Давно мечтаю на лошади прокатиться.
— Можно! — Дзыня говорит.
И тут же раздалось внизу цоканье копыт. Вышли на балкон, смотрим: целый табун лошадей прискакал: белые, вороные, гнедые!
Спрыгнули мы прямо с балкона: я — на белую лошадь, Дзыня — на вороную. Поскакали звонко по улицам. Всё движение прекратилось: все стоят, восхищаются.
Проскакали до конца города, потом обратно вернулись.
Снова у Дзыни дома оказались.
— Может, — Дзыня говорит, — на орле полетаем?
— На каком орле?
— Вот на том! — Дзыня говорит.
Показал — на крыше дома напротив огромный каменный орёл сделан. И не успел я слова сказать — взмахнул орёл каменными крыльями и к нам на балкон прилетел! Сели мы на орла, взмахнул он крыльями — и полетели.
Внизу, в улицах, уже темно, а тут, над крышами, солнце светит, и мы, освещённые солнцем, летим и поём знаменитую итальянскую песню (никогда ни до ни после ни слова поитальянски не говорили, а тут запели вдруг от восторга, звонкими голосами):
Сульмаре лю-чико Лестра дордженте Плечида ленда Проспер эльвенте! Венита ля джере! Барката мия! Санта лючия! Санта лючия!Все люди останавливаются внизу, головы задирают, а мы летим, освещённые солнцем, и поём!
Облетели круг над городом и снова на балкон вернулись.
— Колоссально! — говорю.
— А ты как думал? — Дзыня говорит.
— К сожалению, — говорю, — мне домой надо сходить, родителям показаться, с утра как ушёл, дома не был. Поем, посплю, а завтра утром снова к тебе.
— Нормально! — Дзыня говорит.
Спустился я по его лестнице на улицу, к себе пошёл. По дороге одного из братьев Соминичей встретил — идёт, бережно к груди какой-то свёрточек прижимает.
— Достал! — радостно говорит. — Свеженькие!
— Что это!
— Как что! — Соминич говорит. — Забыл? Батарейки для нашего приёмника! Вместе же с тобой хотели делать!