Превратности любви
Шрифт:
Но она была неспокойна и несмиренна! В ее душе бушевала буря. Буря, виновна в которой была она сама!
Теперь она стояла против знаменитого фонтана Нептун. Морской бог ехал на колеснице, запряженной четверкою морских коней — Бьянеоне [12] , называли его флорентийцы… Пропала ее спокойная жизнь,
11
Данте Алигьери. Божественная комедия.
12
Белый гигант (итал.).
Лидия проживала последние деньги и с ужасом сознавала, что перед нею теперь не светлая и блестящая дорога, как бывало раньше, а тьма, тьма непроглядная! Она не ценила никогда того, что было у нее раньше. Верность, спокойствие, надежность — всего этого она теперь лишена. Джузеппе бросил ее, оставив без защиты в чужой стране, вернуться ей не было никакой возможности. Конечно, можно было бы обратиться в посольство, к соотечественникам и… И ей помогли бы вернуться в Россию, но какой позор! Какой позор ей пришлось бы пережить! Какая горькая расплата за проступок, за собственную глупость! Лидия не могла решиться на такое унижение, даже ради спасения собственной жизни. Ей теперь казалось, что лучше смерть, чем всеобщее презрение и насмешка. А как она посмотрит в глаз мужа? Да еще теперь, когда…
Лидия была беременна. Она уже давно поняла это. Вернуться в дом мужа с чужим ребенком. Все бы сразу поняли истину, какой шум поднялся бы вокруг! И что ждало бы этого ребенка? Конечно, Александр — в благородстве которого она ни секунды не сомневалась, — принял бы ее в своем доме. Даже, возможно, продолжал бы жить с ней, воспитывать чужое дитя. Он бы увез ее в деревню, укрыл бы там ото всех, и они… Они, как знать, быть может, стали бы ближе друг другу… Эти мысли согревали и подбадривали ее в самые темные мгновения, но она опасалась отдаваться им полностью и понимала, что ничто не искупит того позора, который ей придется принять на свою долю и который придется перенести Александру.
И ей уже не хотелось рассчитывать на благородство Александра. Впервые в жизни ее мучила совесть. Она поняла, как была не права. Как жестоко она оскорбила мужа перед своим бегством! Лидия уже не презирала и не ненавидела его. Только теперь она оценила все те его человеческие качества, которые казались ей такими скучными и никчемными! Нет, она не полюбила его вдруг, но оценила. Любовница ли, жена… Никогда не поступил бы он так с женщиной, как поступил с ней Джузеппе.
Спаси Господь! Она даже не могла помолиться. Войти в русский храм ей не позволяло оскорбленное самолюбие и опасение, что ее узнают, что пойдут толки, что среди той русской аристократии, что обитает теперь во Флоренции, ее настигнет презрение. Ее суетной, светской натуре это было бы хуже смерти!
И она прекращала мечтать о доме, о Москве, о деревне и думала, что знает лишь один способ как избавиться от своего позора.
— Не кажется ли вам, что сюжеты эти так постоянны, как солнце на небе днем и луна ночью?
— Луна не всякую ночь бывает одинакова, да и солнце порою скрывается за тучи.
— Вам так нравится картинка?
— Мне нравится сюжет. Прелестная история, право!
— Душераздирающая! Как
— Как Антей при соприкосновении с землею…
— О да! Любовь делает женщину поистине непобедимой.
— Браво! Как верно подмечено!
Пара, беседовавшая подобным образом, обогнала Тургенева, шедшего под руку с Софьей Николаевной. Незнакомцы, как и наши герои, осматривали фрески виллы Maria, представлявшие сюжеты из средневековых хроник и рыцарских романов. Трудно было узнать, пожалуй, в этой истинной манере итальянского Возрождения героев средневековых легенд. Странной причудой художника явились Тристан и Изольда, Ланселот и королева Гвиневера, которые были изображены как античные герои, и только атрибуты, сопровождавшие их, мечи и кубок с напитком любви, позволяли догадаться, кто это. Тот диалог, что слышали Александр и Софья, относился именно к истории любви Тристана и Изольды. Обмен мнениями немало позабавил молодых людей, и они, улыбнувшись, молча переглянулись. Однако Тургенев спросил:
— А каково ваше мнение об этом сюжете? Прав ли был этот господин, когда объявил, что дамам исключительно нравятся подобные сюжеты?
— Какой именно сюжет вы имеете в виду? Историю Тристана и Изольды или Ланселота и Гвиневеры?
— Разве они не похожи?
— Вероятно, похожи, — ответила Софья. — И там, и там история несчастной, безрассудной страсти…
Тургенев посмотрел на нее с интересом:
— Вы произнесли это с явным осуждением. Разве любовь и безрассудство не ходят рука об руку?
— А разве это непременное условие? Отчего бы любви не быть дружной с рассудком?
— Чувство, как правило, от того и называют «чувством», что оно идет от души и не имеет разумных объяснений. Это нечто эфемерное и очень непрочное…
— Безумная страсть, основанная только на одном слепом чувстве и желании, может быть и оскорбительной! — взволнованно сказала Софья. — Оскорбительной для… для чести обеих сторон…
Александр помолчал. То, что Софья сказала только что, поразило его. Никаких рассуждений о преимуществе чувств над рассудком, никаких вздохов о любви, разделенной ли, нет ли, что так свойственны женщинам. Лидия, его жена, любила разговоры о страстях, о том, что жизнь растрачена впустую, ежели не было в ней пылкой любви, хотя бы и завершенной злым разочарованием. Он ответил:
— Вы говорите не о любви. В вашем суждении много рассудка и понимания именно страсти, которая порой не разбирает дороги, но любовь… Любовью оскорбить нельзя…
— Быть может… — задумчиво произнесла она, посмотрев на фреску. — Но где же тут истинная любовь? Разве не роковая случайность соединила Тристана и Изольду? Напиток страсти, предназначенный другому, выпил именно Тристан и… Сколько горя из-за ошибки! Из-за того, что некто, не желая положиться на естественный ход событий и вознамерясь воздействовать на чужие чувства силою, допустил при том оплошность, не уследив за столько могучим средством?
— Но разве это не рука судьбы? Разве не предназначение? Если бы Тристану не суждена была Изольда, разве достался бы ему этот напиток? И разве не любовь оберегла их от предательства и бесчестья?
— Но разве при том, — продолжала в том же духе Софья, — не были они презираемы и осуждаемы всем светом? И разве не думали о них, как об опороченных, хотя это и было ложью?
— Память об этой любви дошла до наших дней. Стало быть, есть тут что-то, что заставляет сердца биться в предвкушении сильной, неземной, колдовской любви… — Как неожиданно Александру было слышать собственные подобные речи.