Превратности судьбы
Шрифт:
– Как ты думаешь, сможешь продержаться месяц или чуть больше, пока я все организую? – спросил доктор Ленгдон, смешивая какие-то лекарства в углу комнаты на другом столе, заставленном флаконами.
– Да, конечно смогу, спасибо.
Он взглянул на меня и скорчил смешную рожицу.
– Жаль, не могу подкинуть тебе пару долларов: я только что все отдал за новую партию лекарств и, что называется, «вылетел в трубу». Думаю, от мисс Протеро ты такого не услышишь. Это значит, что у меня нет денег. – Он размешивал лекарство длинной стеклянной палочкой. – Большинство моих пациентов
– Мне очень жаль. У вас нет богатых пациентов, доктор Ленгдон?
Он улыбнулся. Улыбка сделала его моложе, и он уже не казался таким уставшим.
– Есть, но не много. В основном, я лечу бедняков, которые не могут себе позволить китайского врача. Для них это к лучшему. Китайский доктор загонит тебе иголки в руку, чтобы вылечить желудок, или обмотает рану бумажкой с волшебными заклинаниями, чтобы изгнать злых духов из крови.
Он разлил лекарство в два флакона и закупорил их крышками.
– Ну, барышня, готово. Я приготовил двойную порцию, думаю, хватит.
Мне стало страшно.
– Вы хотите сказать, мисс Протеро больше… больше не понадобится?
– Похоже, нет. – Он положил руку мне на плечо. – Если боли усилятся, увеличь дозу. Она будет спать почти все время, но это уже не имеет значения. Все, что мы можем сделать для нее, это облегчить ей боль. Я приеду в миссию на следующей неделе, если ты не пришлешь за мной раньше.
– Да, доктор. – Хоть я и понимала, что мисс Протеро умирает, ужасно знать, что ей так мало осталось. – Мне нужно выполнить одно поручение. Можно я зайду за лекарством на обратном пути? – спросила я.
– Когда тебе удобно. Если меня вызовут к больному, я оставлю лекарство у соседки, прачки. На нее можно положиться.
Я надела пальто и шляпу, поблагодарила доктора Ленгдона за чай с печеньем и уже собиралась отвесить ему поклон, но вдруг вспомнила, как должна вести себя английская девушка. Я протянула доктору руку и сделала реверанс. Он ласково взял мою руку и, как-то странно глядя на меня, сказал:
– Интересно, ты сама знаешь, какая ты красивая, Люси?
Я покраснела от стыда, потому что подумала, что доктор Ленгдон смеется надо мной, но увидела, что он не шутит, и вдруг до меня дошло, что чужакам могут нравиться девушки с круглыми глазами, большими ступнями и белой кожей, потому что они сами такие же, как я.
– Забавно, – медленно продолжал он, – по всей Англии и Америке у многих девушек твоего возраста самая, может быть, большая проблема на сегодняшний день – как завить локоны. – Он вдруг улыбнулся. – Будь я на тридцать лет моложе, я бы променял миллион таких, как они, на одну такую девушку, как ты, Люси.
Я не совсем поняла, что такое «завить локоны» или что означает «променять миллион девушек на меня», но я поняла, что он сделал мне комплимент, и от этого мне стало очень не по себе. Если бы доктор знал, что я собираюсь сделать, он бы перестал меня уважать и уж никаких комплиментов я бы от него не услышала.
Двадцать минут спустя я шла вдоль мастерских и палаток, в которых работали золотых дел мастера. Здесь обитали и торговцы драгоценными камнями, но я выбрала золото. Сначала я прошлась перед мастерскими, стараясь решить,
Я повернула за угол и пошла по узкой улочке за мастерскими. Если бы мне удалось забраться незаметно в мастерскую с черного хода! Может быть, я попаду на маленький склад, где удастся что-нибудь стащить. Только у шести мастерских был черный ход, я осторожно попробовала каждую дверь, лишь одна оказалась незапертой – в мастерской в самом конце улицы.
Сердце колотилось сильнее и сильнее, страх вперемежку со стыдом, словно лед, замораживал внутренности, вызывая растущее чувство тошноты. После первой кражи я думала, что привыкну и буду меньше бояться, но с каждым разом мне становилось хуже. В эту минуту я бы все отдала, чтобы повернуть обратно и отправиться домой. Но это было невозможно: я не могла вернуться с пустыми руками.
Сердце чуть не выпрыгнуло из груди, когда что-то холодное и влажное коснулось моей руки.
Я посмотрела вниз и увидела большого пса. Много таких бездомных собак, грязных с выпирающими ребрами, бродило по Ченгфу. Я издала вздох облегчения, дала псу несколько оставшихся просяных зерен и, стараясь не шуметь, отогнала его прочь. Я замерла, сцепив ладони, чтобы унять дрожь, и осторожно толкнула тонкую дверь.
Передо мной была комната чуть больше посудного шкафа. На стенах висели инструменты, пол был завален всяким хламом, пустыми мешками, обрывками веревки, глиняными горшками и кусками ржавого железа. Взять было нечего. Через приоткрытую дверь напротив доносился стук молотка.
Я толкнула заднюю дверь и снова оказалась на улице. В мастерской не было подмастерья. Мастер был крупный мужчина со свисающими усами. На нем был кожаный передник. Он делал филигранную брошь. Я стояла перед окнами мастерской и смотрела, как он осторожно закрепил брошь в деревянных тисках и взял тонкий стальной инструмент. Мимо меня проходили люди, а я стояла и смотрела. Наблюдая, как он работает, я почувствовала, что у меня стали покалывать щеки, как будто от них отхлынула вся кровь. Я придумала.
Я прекрасно знала, что, если буду медлить или начну все обдумывать, моя решимость иссякнет, поэтому я стремительно обогнула мастерскую и снова оказалась на узкой улочке. Бродячий пес все еще был там. Я щелкнула пальцами и шепотом позвала его. Он сразу же подбежал ко мне, очевидно, надеясь получить еще просяных зерен. Я подманила его к мастерской, осторожно открыла дверь и протянула руку, чтобы подобрать обрывок веревки с грязного пола. Стараясь шепотом приободрить пса, я сделала из одного конца веревки что-то вроде ошейника, надела его на собаку, закрепив таким образом, чтобы он не соскочил, затем втолкнула пса в комнатку-шкаф и плотно закрыла дверь, просунув в нее свободный конец веревки.