Прежде чем их повесят
Шрифт:
Магистр Карлотта дан Эйдер, глава гильдии торговцев пряностями, сидела на стуле, сложив руки на коленях, и делала все возможное, чтобы сохранить достоинство. Ее кожа побледнела и маслянисто блестела, под глазами залегли черные круги. Ее белые одежды были испачканы тюремной грязью, волосы потеряли блеск и безжизненно свисали вдоль щек. Без румян и драгоценностей она казалась старше, но все же была по-прежнему прекрасна.
«В каком-то смысле даже прекраснее, чем прежде. Красота почти догоревшей свечи».
— У вас усталый вид, — произнесла она.
Глокта поднял брови.
— Последние несколько дней были тяжелыми.
— Пол в моей крошечной камере не слишком удобный, а кроме того, у меня есть другие заботы. — Она подняла взгляд на Секутора и Витари. Те стояли по обе стороны от нее, прислонясь к стене и скрестив руки на груди, в масках, суровые и неумолимые. — Скажите, мне предстоит умереть в этой комнате?
«Несомненно».
— Там будет видно. Вюрмс уже рассказал почти все, что нам необходимо знать. Вы пришли к нему, вы предложили ему деньги за то, чтобы он подделал подпись отца на некоторых документах и от имени губернатора отдал приказ определенным караульным, — коротко говоря, за то, чтобы он принял участие в изменнической передаче города Дагоски в руки врагов Союза. Он назвал всех, кто замешан в заговоре. Он подписал признание. Если вам интересно знать, его голова уже украшает городские ворота рядом с головой вашего друга Излика, императорского посланника.
— Рядышком, на воротах, — пропел Секутор.
— Только трех вещей он не смог сделать: объяснить мне ваши мотивы, подписать лист с вашим признанием и раскрыть личность гуркского шпиона, убившего наставника Давуста. Все это я получу от вас. Сейчас.
Магистр Эйдер деликатно откашлялась, аккуратно разгладила спереди свое длинное платье и села, по возможности гордо выпрямившись.
— Я не верю, что вы станете меня пытать. Вы не Давуст. У вас есть совесть.
Уголок рта Глокты слегка дернулся.
«Отличная попытка, я аплодирую. Однако как же вы ошибаетесь!»
— У меня есть совесть, но от нее остался лишь жалкий смятый обрывок! Он не смог бы защитить ни вас, ни кого-либо другого даже от сквозняка. — Глокта тяжело вздохнул. В комнате было слишком жарко, слишком светло, у него болели и слезились глаза, он тер их пальцами во время разговора. — Вы не можете даже предположить, какие поступки мне доводилось совершать. Ужасные, гнусные, непристойные; один рассказ о них вызвал бы у вас тошноту. — Он пожал плечами. — Это мучает меня время от времени, но я говорю себе, что у меня имелись веские причины. Годы проходят, невообразимое становится повседневным, жуткое становится скучным, невыносимое — однообразным. Я прячу все это в темных уголках моего мозга, и вы не поверите, сколько там всего! Поразительно, с чем может жить человек.
Глокта поднял голову, поглядел на Секутора, потом на Витари: их глаза поблескивали решительно и безжалостно.
— Но даже если предположить, что вы правы, — неужели вы серьезно допускаете, что мои практики будут терзаться подобными сантиментами? Что ты скажешь, Секутор?
— Терзаться чем?
Глокта печально улыбнулся.
— Вот видите. Он даже не знает, что это такое. — Он тяжело облокотился на спинку. «Устал. Ужасно устал». Казалось, у него не осталось энергии даже на то, чтобы поднять руки. — Я и так пошел ради вас на всевозможные уступки. Обычно с изменниками столь
Глокта наклонился вперед и ткнул пальцем в стол.
— Единственная возможность. После этого мы вас разденем и начнем резать.
Магистр Эйдер как-то сразу обмякла. Ее плечи опустились, голова упала, губы задрожали.
— Задавайте ваши вопросы, — хрипло проговорила она.
«Сломленная женщина. Примите поздравления, наставник Глокта. Однако на вопросы нужно еще ответить».
— Вюрмс рассказал нам, кому надо заплатить и сколько. Несколько караульных. Несколько чиновников из управления его отца. Ему самому, разумеется, тоже полагалась кругленькая сумма. Лишь одно имя почему-то отсутствовало в списке — ваше. Вы единственная не потребовали для себя ничего. Чтобы королева купцов упустила такую сделку? Ума не приложу: что они вам предложили? Почему вы решились предать своего короля и свою страну?
— Почему? — эхом отозвался Секутор.
— Отвечай, мать твою! — взвизгнула Витари.
Эйдер отпрянула.
— Прежде всего, Союзу здесь вообще нечего было делать. С самого начала! — выпалила она. — Это все алчность! Просто алчность, ничего больше! Торговцы пряностями были здесь и раньше, еще до войны, когда Дагоска была свободной. Каждый из них сколотил себе состояние, но приходилось платить налоги туземцам, и это их раздражало! Насколько было бы лучше, думали они, если бы город принадлежал нам и мы могли устанавливать здесь свои правила. Насколько богаче мы бы стали! И когда представилась возможность, они ухватились за нее, и мой муж стоял первым в очереди.
— И торговцы пряностями начали править Дагоской. Я так и не услышал ваших мотивов, магистр Эйдер.
— Воцарился хаос! Купцам не было никакого дела до управления городом, да они и не умели этого. Чиновники Союза, Вюрмс и ему подобные, не интересовались ничем, кроме наполнения собственных карманов. Мы могли бы работать вместе с туземцами, но предпочли их использовать. А когда они подняли голос против нас, мы призвали инквизицию, и ваши люди принялись бить и терзать местных жителей, вешать их вождей на площадях в Верхнем городе, и в скором времени они уже презирали нас не меньше, чем гурков. Семь лет мы держались здесь, и за семь лет не сделали ничего, кроме зла! Это был разгул порока, жестокости и бездумного расточительства!
«Все это правда. Я видел своими глазами».
— И самое смешное в том, что мы даже не получали с этого прибыли! Даже в самом начале мы выручали меньше, чем перед войной! Стоимость починки стен или плата наемникам — да без поддержки туземцев это вытягивало из нас все жилы! — Эйдер засмеялась безнадежным, всхлипывающим смехом. — Сейчас гильдия близка к банкротству, и они сами навлекли это на себя, идиоты! Алчность, и ничего кроме!
— И тогда с вами связались гурки.
Эйдер кивнула, качнув слипшимися волосами.