Прежняя любовь
Шрифт:
Я посмотрела в его сине-зеленые глаза, изучила его лицо, которое казалось мне довольно привлекательным, когда мы вошли в комнату для совещаний, чтобы обсудить мое предложение, и меня захлестнуло омерзение, а тем временем его рука продолжала ползти вверх по моему бедру. Тонкая дверь отделяла нас от сотен находившихся в здании людей, но он чувствовал себя настолько уверенно, что его это не смущало.
— Вы это серьезно? — спросила я.
— Исследовательская работа и необходимое для нее финансирование — это дело серьезное, — ответил он. — У нас, потенциальных спонсоров, должен быть не только научный интерес. Претендент на
Когда я читала рассказ Евы о беседе с хозяином квартиры, у меня внутри все перевернулось. Я вспомнила о том мгновении, когда задалась вопросом: «Возможно, именно это я должна сделать в обмен на то, что мне необходимо?» В следующее мгновение я сняла его руку со своего бедра, поблагодарила за то, что он потратил на меня время, и ушла.
По пути домой я поняла, что мне придется прекратить свои исследования, поскольку единственный, кто заинтересовался моей темой, согласен был мне помочь только в обмен на секс. Теперь я страшилась узнать, к какому выбору жизнь подтолкнула Еву.
Она ведь не могла вернуться домой, а учитывая нужду в деньгах, что ей оставалось? Я не хотела из дневника узнать, что Ева двинулась в направлении, противоположном тому, которое выбрала я. В этом случае я оказалась бы лицом к лицу с тем, что ожидало бы меня, согласись я на секс как на средство выживания.
Но меня неудержимо влечет к этим дневникам. Я нутром чую: то, что меня мучает, — от взывающего к ней по ночам Джека до провала в моей памяти, касающегося событий во время и после аварии, — может быть объяснено отношениями, которые связывали ее и Джека. Нет, не связывали. Все еще связывают. Эта связь не оборвана, и я должна узнать почему.
Я снова склоняюсь над тетрадью. Как только я закончу записывать все, что мне удалось вспомнить, я подумаю о дневниках. Потому что они — это тропа сквозь дебри, хотя я все еще не уверена, что хочу пройти по ней до конца.
Либби
— Это все ты виноват, — говорю я Бутчу. — Если бы ты не царапал ту дверь, я бы не вспомнила об этом дурацком шкафе с вещами Евы и сейчас всем этим не занималась бы.
Он издает ленивый скучающий звук. При этом он даже головы не поднимает. Он отлично умеет подстраиваться под тех, с кем остается. Когда пес с Джеком, а тем более с Бенджи, он полон жизни и беспрестанно двигается, лает и прыгает. Со мной он двигается медленно и ведет себя уравновешенно. По большей части он находится там же, где и я, как будто он за мной присматривает. Я бы не осмелилась утверждать, что я ему нравлюсь, но у меня создается впечатление, будто он считает, что на него возложили заботу обо мне.
Наверное, это неплохо, когда тебя охраняет самая циничная собака на свете.
Для удобства я прихватила с собой подушечку. Я также взяла в подвал маленькие часы, чтобы следить за временем и не зазеваться, как в прошлый раз.
Ощущая неприятный осадок на душе, я разворачиваю сверток с дневниками и беру тетрадь, которую читала в прошлый раз.
Пролистывая страницы, я ищу место, на котором остановилась. Боковым зрением я замечаю, что она снова здесь. Одетая в розовое платье, она сидит на коробках с документами. Ее ноги босы, а руки обнажены, но на этот раз она заложила их за спину и оперлась на них спиной. Ее ноги не достают до пола, и она болтает ими
— Так на чем мы остановились? — спрашивает она своим мягким и глубоким голосом, почему-то побуждающим меня коснуться шрама на щеке.
Хотя она — всего лишь игра моего воображения, рядом с ней и чувствую себя огромной и неуклюжей.
Она наблюдает за тем, как я напоминаю себе о том, на кого теперь похожа, и качает головой.
— Когда же ты наконец поймешь, Либби, что дело вовсе не в тебе, а во мне? — спрашивает она.
Я молчу. Вместо того чтобы вступать в бессмысленную полемику, я сосредоточенно ищу место, на котором закончила читать в прошлый раз.
— Ах, ну да, вот оно! Я потеряла работу, деньги у меня были на исходе, и я собиралась позвонить Дон, чтобы узнать, не требуется ли уборщица клубу, в котором она работала.
Ева
27 июня 1988 года
Сегодня ходила в гости к Дон. Сначала я ей позвонила, чтобы спросить, как у нее дела, и поинтересоваться насчет работы. Она показалась мне такой отрешенной, безучастной, что я решила явиться к ней собственной персоной, тем более что делать мне все равно было нечего.
Когда она наконец отворила дверь, я испытала настоящий шок. Она была похожа на обтянутый кожей скелет, щеки впали, а под глазами залегли огромные темные круги. При виде меня она просияла, а мне стало очень стыдно, что я так долго к ней не приходила. Было совершенно очевидно, что она тяжело больна.
— Боже мой, Ева, как ты изменилась! Ты что, выкупалась?
Пижама болталась на ней, как на вешалке, а темно-синий халат, который когда-то был моим, стал почти черным от грязи. Судя по всему, со времени моего отъезда его ни разу не стирали.
— Ага, — рассмеялась я. — И еще я подросла.
— Мне тоже не мешало бы этим заняться. Я имею в виду мытье. Расти мне уже поздно.
Она легла на диван, много месяцев служивший мне кроватью, а я отправилась в крошечную кухню и заварила чай. Там было чисто, все находилось на своих местах. В шкафу я даже нашли коробку с чаем, вот только молока мне обнаружить не удалось. Это меня нисколько не обескуражило. Я понимала, что для многих людей такие продукты, как молоко, теперь перешли в разряд непозволительной роскоши.
Я села в углу дивана и поджала под себя ноги. Мне хотелось расспросить Дон, что с ней случилось, что пошло не так, но мне не хотелось принуждать ее говорить, если она не была к этому расположена. Бог свидетель: когда мне захотелось поговорить о том, что произошло у меня дома, она проявила терпение и сочувствие, и она никогда не понукала меня, когда у меня в горле застревал ком, глаза наполнялись слезами, а губы смыкала печаль.
— Так значит, у тебя все в порядке? — спросила она и улыбнулась мне сомкнутыми губами.