Президент от мафии
Шрифт:
Хейз уселся на стол, открыл свой кейс и достал колоду карт. Наконец улыбнулся и он:
– Кто-нибудь хочет сыграть в кункен?
Спустя два часа они вышли под свет телевизионных камер. Бад поднял руку, пытаясь успокоить шквал вопросов.
– Прошу прощения, господа… Тише. Мы хотим сделать заявление. – Они подождали, пока тележурналисты не устроятся как следует.
– Мы пришли к соглашению, – заговорил Том Бартел. – Мы подписали предварительное соглашение, которое, я надеюсь, через несколько часов будет ратифицировано ассоциацией.
Пронесся громкий вздох.
– Говоря от
А Хейз не произнес ни слова. Он просто стоял между двумя мужчинами с благодарным видом.
– Губернатор Ричардс, губернатор Ричардс… Это Стэн Хукс, «Деловой вестник», компания Си-би-эс, – выкрикнул высокий лысый репортер. – Что вы принесли на эту встречу, что дало такой удивительный результат?
– Я не улаживал этот конфликт и хочу, чтобы это было ясно. Я просто выложил на стол новые карты и предложил свой свободный ум, – произнес он, не погрешив против правды. – Это не тот спор, когда представители труда и бизнеса не могут договориться. Это просто стало примером того, что пора положить конец разделению общества. Пусть происходит что-то хорошее, потому что с обеих сторон хорошие люди стараются изо всех сил решить проблемы. Я рад, что участвовал в этом. Я уверен, что Америка сможет работать снова, если мы дадим ей шанс.
В своем номере с видом на парк в «Шерри Незерлед Отель» Эй-Джей смотрел прямой репортаж по Си-эн-эн, поглощая принесенный в номер ленч. На лице его красовалась улыбка, в бороде – соус для спагетти.
– Невероятно, черт побери. – Он просиял улыбкой телеэкрану.
Глава 33
Проверим, что в ящике
Они начали собираться к полудню. Люди с печальными лицами в черных костюмах, шелковых рубашках и расписанных от руки галстуках. Первыми появились Медина. Дон из Нью-Йорка расположился на заднем сиденье своего коричневого сделанного на заказ «роллс-ройса» с пуленепробиваемой обшивкой. Рядом с ним сидел его сын. Два змееподобных телохранителя-вьетнамца заняли места впереди.
Барт Ди Агуста по прозвищу «Доктор» приехал в час с женой и тремя сыновьями. Они прилетели коммерческим рейсом из Чикаго. Доктор получил свое прозвище за то, что в шестидесятых годах во время ссоры с нью-йоркским кланом Коломбо расчленил своих врагов циркулярной пилой. Он опустил окно взятого напрокат лимузина и посмотрел на двух телохранителей Ало, работавших под присмотром Пулакарпо Депауло, кузена Мики, только что сошедшего на берег Америки.
– Ди Агуста, – представился Доктор недавно приехавшему из Палермо родственнику Ало.
Тот нашел фамилию в списке гостей, проверил ее, а потом вежливо поинтересовался на ломаном английском, не сможет ли шофер высадить гостей у главного дома, а потом отогнать машину назад, так как там становится слишком тесно.
Пенни была в глубоком трауре. Она приветствовала всех, благодарила за соболезнования.
Мики расположился в кабинете, принимал
Некоторые пришли из уважения, но всем не терпелось дождаться похорон, чтобы в открытом гробу увидеть покойного и убедиться, что Джозеф Ало мертв на все сто процентов. А потом они займутся Мики и решат, достаточно ли он силен, чтобы удержать все то, что принадлежало Джозефу.
Люсинда не спускалась вниз. Она узнала о смерти отца по телевизору и приехала домой, чтобы побыть с матерью. Женщина старалась не встречаться с братом. Они оба случайно оказались вместе на кухне, посмотрели друг на друга, но не произнесли ни слова. Люсинда обошла брата и вышла в коридор. Люди говорили с ней, выражали соболезнования, но в основном не обращали на нее внимания. Наступило время скорби, но и время политики. Любая перемена власти могла сказаться на них всех. Уже создавались новые союзы и проверялись на прочность. Люсинда поднялась наверх, чтобы остаться одной, пытаясь справиться со смешанными чувствами, которые вызвали гнев брата и смерть отца.
Похороны были назначены на шесть часов. Для отпевания Мики выбрал католический собор в готическом стиле в центре Трентона. Он остановил свой выбор на этой церкви, во-первых, из-за ее величины, а во-вторых, из-за того, что там имелся защищенный боковой вход, что мешало камерам наблюдения отдела по борьбе с организованной преступностью как следует заснять людей в трауре.
В пять часов вечера звуки органа начали панихиду по Джозефу. Длиннофокусные фотоаппараты засверкали линзами в седанах федеральных агентов. Коротко стриженные мужчины с ничего не выражающими лицами наблюдали за происходящим, даже не пытаясь скрыть свое присутствие.
Церковь была полна. Приехавшие позднее молча стояли в задних рядах. Многие из скорбящих крестились и благодарили Господа, что Джозеф Ало на самом деле лежит теперь в ящике.
Мики обратился к ним с резной кафедры. Свет, отражаясь от фигуры Христа на кресте, лился кровавой рекой на пол перед ним.
Мики говорил о чувстве потери, которое испытывает сын, когда умирает отец, о чистой любви к кровным родственникам. Он высоко оценил то, как отец руководил его поступками. Он говорил, что его жизнь была бы пустой, если бы его отец не объяснил ему ее противоречия, не научил бороться с ее язвами. Это была волнующая речь, и она бы еще больше согрела сердца, если бы Люсинда не стояла достаточно близко и не видела выражения глаз брата. Они светились возбуждением. Мики Ало наконец получил власть, а те, кто думает, что смогут отобрать у него его вотчину, будут наблюдать за парадом с небес.
Гроб с телом Джозефа Ало опустили в землю, когда солнце садилось. Потом все вернулись в имение Ало, где над теннисным кортом натянули тент. Место отапливалось специальными обогревателями. Оркестр играл мирные мелодии Сицилии. Пенни и Люсинда держались поближе к краю, чувствуя себя совершенно не к месту на этом сборище.
Вдова поднялась к себе в девять, оставив дочь одну. Спустя минуту Люсинда снова очутилась лицом к лицу с братом. На этом раз Мики улыбался ей.
– Привет, – сказал он.