Президент

Ольбик Александр Степанович

— Если уж речь зашла о группе поддержки, то лучше, чем воздушный десант ничего не придумаешь.

— Нет! — решительно отреагировал Шторм, — менять коней на переправе глупо… Если Эмир оправдает наши надежды и прибудет собственной персоной, будем делать то, ради чего, собственно, заварили всю эту хреновину.

Еще последние слова полковника не потеряли свои обертоны, когда до их слуха донесся едва уловимый звук, не то летящего на большой высоте самолета, не то идущего на бреющем полете вертолета… Шторм поднял голову, стал прислушиваться. Путин тоже вытянул шею, затаил дыхание. Глянув вниз, увидел, как сидящие у скалы люди вскочили с места и схватились за оружие. К Тайпану подскочил человек и коляску с ним быстро укатил под свод пещеры. И те боевики, которые надзирали за работающими, замахали руками, что-то прокричали и люди, побросав инструменты, цепочкой устремились в сторону ходов под скалы и вскоре все скрылись в овальном проеме… Туда же,

торопливо, словно жук-скоробей, заехал миниатюрный бульдозер, оставив за собой несколько колец голубых дымков.

Барс, оставшись в ущелье, подняв голову кверху, всматривался в безоблачное, накаленное зноем небо. Он не торопился, и спокойной походкой направился в сторону подземелья. Он боком протиснулся между медленно закрывающейся стальной дверью и скалой и через секунду темная щель сомкнулась.

— Вот и все дела, — сказал Шторм, — но оно и к лучшему. Теперь ваша очередь, Владимир Владимирович, воспользоваться барокамерой…

Шторм имел в виду тень под смоковницей. Щербаков уже снова лежал на краю ущелья, ему было намного легче после принятой порции относительной прохлады…

— Нет, надо блюсти субординацию — командиру приоритет… Так что идите вы, Андрей Алексеевич, а мы с Анатолием побудем здесь.

— Это исключено. Я очень вас прошу, выполняйте приказ, полковник, — и президент в словах Шторма не услышал и намека на иронию. И это ему понравилось.

Когда Путин приблизился к дереву и почувствовал ее свежее дыхание, ему вспомнился Крым, восхождение на Ай Петри и сход с нее… Стояла такая же жара. Когда они с будущей женой Люсей выбрались наконец в районе Алупки на дорогу, силы их оставили. Разморенные зноем, прошедшие нелегкий путь, они как подкошенные упали в траву и проспали до первых звезд…

…Под деревом находилось все, что они принесли с собой: ранцы, ручной пулемет, снайперская винтовка, гранатометы, буи и отстегнутые подсумки с гранатами. Однако тень была неплотная. Солнце уже сместилось на юг и как раз с той стороны ветви смоковницы зияли продольными проплешинами.

Он лег на спину, заложив руки под голову, и ему было хорошо. Так хорошо, что невольно воспаленные от солнца веки сомкнулись и сознание затянула приятная истома. Разбудило его пение птицы. Он открыл глаза и увидел прямо над собой пичужку с оливко-серыми крылышками, оранжево-рыжим горлом и белым брюшком. Нагнув голову, и глядя одним глазом на лежащего человека, птица была в нерешительности — улетать или продолжать свой вокал… «Что, птаха, ты мне хочешь сказать?» — он сделал несколько пружинистых отжимов и сел, прислонившись к сучковатому стволу.

Вдруг неожиданно, абсолютно не в контексте с происходящим, ему вспомнились слова Ельцина, сказанные им в день взрыва на дороге А105 и посещения Барвихи: «Я знаю, ты парень кремень и потому успокаивать тебя не буду. Но вывод все же сделай. А вот какой — подумай. „ «Что он этим хотел сказать? О чем предупреждал меня этот старый бобер? Если речь идет о свободе печати, то я далек от того, чтобы кому-то укорачивать руки. Но вместе с тем я не хочу, чтобы страна погрязала во лжи, клевете, которая становится всесильной, когда сходит со страниц газет. Я не могу позволить вседозволенности, под какой бы благонравной личиной она ни скрывалась. Если я это допущу, меня ждет всеобщее неуважение и народ поймет, что со мной можно вытворять то, что вытворяли с Ельциным. Я не буду повторять его ошибок: не буду слова пускать на ветер — это подрывает веру. Не буду обещать светлого будущего — это тоже не способствует доверию к президенту. Я буду требовать неукоснительного исполнения. И чтобы мое правительство было твердым на слово и убедительным в реформаторстве. И я постараюсь поступать так, что можно определить одним словом — порядочность. И если мне суждено отсюда выбраться, я сразу же поеду к нему и расскажу, что я собираюсь предпринять, чтобы люди, наконец, вздохнули с облегчением и у них появилась надежда. А что им даст надежду? Вера в завтрашний день. И вера в своего президента, что это не надутый пузырь, не случайно взошедший на престол наследник Ельцина, а самостоятельный человек, знающий пути-дороги, по которым придется идти. И чтобы это была не слепая вера, ибо у слепой веры злые глаза, а вера осознанная, держащаяся на доказательствах деятельности. Но не будь Ельцина, не было бы и Путина… Нет, я бы, конечно, был, просто не был бы президентом. А как он меня угадал? И хорошо ли это? Может, это его самая большая ошибка? А моя самая большая ошибка в том, что я во всем хочу быть сильным. А это невозможно, пустая затея… Еще никому не удалось быть во всем сильным. Как никому не удалось победить смерть. Это она — величайший математик, поскольку, как заметил Ключевский, безошибочно решает все задачи… А что я сам хочу от жизни? А это смотря, от какой жизни? От этих мгновений, которые прокалены солнцем и пронизаны предчувствием крови или от череды лет, на протяжении которых мне придется нести свой крест? Я будущего не знаю, а потому глупо задаваться вопросом —

что подразумевал Ельцин под словами, сказанными им в тот странный день? Ведь по сути я был на волосок от гибели, а это меня тогда нисколько не взволновало. Тем более не напугало. Так к чему мне возвращаться туда, откуда меня выгнал не страх, а моя воля, не поддающаяся соблазну быть в середине? Нет… Что-то ты запутался, наверное, солнце в тебе нарушило здравое и ты заговариваешься… Лучше открой глаза и взгляни на мир: он лучится, как нимб над головой Христа, он весь играет, как пасхальное солнышко и нет в нем видимой ущербинки. Но вместе с тем… вместе с тем он беспощаден, как инквизитор. И люди внизу инквизиторы… и в тебе сидит инквизитор, потому что ты чью-то волю хочешь сокрушить оружием. Но и они тоже держат оружие в руках и направляют его в меня… Нет, конечно, не прямо в меня, но в то, что я как бы олицетворяю… Насколько счастливее меня эта птаха, которая минуту назад сидела напротив и что-то пыталась мне объяснить. Она, наверное, тоже со своей волей, своими воззрениями… Может, она тоже чей-то президент и так же, как я, занялась не своим делом? И кто из нас переживет эту ночь и кто оставит после себя теплый след и охлаждающую душу тень? И знает ли она о мире — как долог и как быстр его исход? Нет, не знает, как знаю я, что жизни-то этой так коротка линия, так безупречно исходна и эфемерна она. Потому и сладка и невыразимо печальна…“

Глаза его закрылись и он провалился в синюю люльку, имя которой Вселенная…

…Подошел Гулбе. На нем была шапочка с подвернутыми краями, за плечами торчал приклад автомата.

— Как самочувствие, Айвар? — спросил Путин.

— Нормалек, товарищ президент. Проверил сторожевые посты, пока тихо…

— Как ребята?

— Тоже нормально. А как вы… там такое пекло? — Гулбе кивнул в сторону гребня, на котором виднелись потные спины лежащих Шторма и Щербакова.

— Ничего, скоро солнце пойдет на убыль, а там, смотришь, ночь, — он взглянул на Гулбе и увидел выбившийся из подвернутой маски потный ершик волос. На шее парня пульсировала набрякшая сонная артерия. — Однако мне надо сменить командира… — Путин поднялся и, согнувшись, сделал пробежку в сторону ущелья. Затем лег и пополз вперед.

Шторм не сразу отправился в «санаторий» , как он сам окрестил смоковницу с ее спасительной тенью. Он зачарованно смотрел на марево, парящее над противоположной грядой, в глазах прыгали темные мушки, признак перенапряжения. Ему показалось, что на другой стороне ущелья, в темно-зеленых зарослях кустарника, что-то сверкнуло, как если бы блик исходил от окуляра бинокля. Было ощущение, что за ними кто-то наблюдает. Однако завел речь о другом.

— Мы с конюхом сваляли дурака, — сказал Шторм. — Или надо было его вообще не брать, а если взяли… нельзя оставлять такого свидетеля…

— Вы боитесь что его спохватятся?

— Могут спохватиться, а нам лишнего шума не надо.

— Но у них, наверное, тоже бывают дезертиры…

Шторм, развернувшись на локтях, отполз от кромки ущелья. Поднялся и пошел к смоковнице. Его кривоватые ноги довольно уверенно попирали сухую каменистую почву, оставляя позади столбики пыли.

И уже сидя под деревом и, обмахиваясь сорванной с головы шапочкой, он подумал о донесении, в котором говорилось о прибытии людей из «Дельты» в Грузию. И ощущение, которое он только что испытывал, глядя на другую сторону ущелья, приобрело вполне реальные очертания: а чем черт не шутит, вполне ведь возможно, что американские коллеги уже здесь и они сильно могут нам осложнить операцию. И вспомнил имя, уже ставшее хрестоматийным, Чарльза Беквита, который с помощь вот такого объявления набирал команду: «Требуются добровольцы в „Дельту“. Гарантируется медаль, гроб или то и другое». Эту быль Шторму не раз приходилось напоминать новичкам и сейчас, думая о возможной встрече с «Дельтой» , он мысленно послал привет ее первому командиру. Ставшему живой легендой у спецназа.

34. Бочаров ручей. 11 августа.

Помощник президента Тишков не успевал отвечать на телефонные звонки. Губернаторы как будто сговорились: каждый звонивший рассчитывал на эксклюзивное к себе отношение и, пользуясь своим пребыванием в черноморских правительственных резиденциях, пытались добиться аудиенции у Путина. Тишков, в соответствии с согласованной с президентом версией, всем говорил, что президент в настоящий момент занят и в ближайшие часы не освободится. Если хотите, спрашивал Тишков, соединю с главой администрации президента Волошиным.

Из окна резиденции было хорошо видно, как на газоне продолжают дежурить журналисты. Тишков зашел к пресс-секретарю, с которым Путин работал еще в Питере, и попросил того поговорить с журналистами и, при возможности, обеспечить их минеральной водой и бутербродами. Потом помощник вышел из своего кабинета и направился к Волошину. Тот сидел за письменным столом и что-то писал толстой с золотым пером авторучкой. В широко открытое окно залетал тепляк, обегал светлые стены кабинета и нервно поигрывал уголками бумаги, лежащей на столе.