Презумпция невиновности
Шрифт:
– Смотри нижнюю строку, – говорит Реймонд.
– «Н» – это неопределившиеся? – спрашиваю. – За Нико – сорок три процента, за тебя – тридцать девять. Ну, разрыв пока небольшой.
– Как только публика увидит, что у Делягарди появился шанс, будут голосовать за него. Новое лицо на выборах всегда притягивает, как новый товар в витрине. – Как политик Реймонд обладает пророческим даром, тем более что рассчитывать и предвидеть ему помогают Майк и Ларрен.
Я стою на своем:
– Конечно, последние две недели были трудные. Нико хорошо разыграл карту Каролины. И пусть пока порадуется,
– Около четырех процентов. Но неизвестно, в какую сторону.
Майк Дьюк, говорит он, сейчас как раз поехал на телестудию убеждать народ, что в предвыборной гонке оба кандидата идут, что называется, ноздря в ноздрю. Ларрен, уже побывавший с той же целью в «Трибюн», добился от редакторов согласия, что мнение газеты совпадет с мнением Третьего канала. «Позиция нашего органа по вопросу о результатах совместного опроса не противоречит позиции телевизионного канала», – цитирует, попыхивая трубкой, завтрашний материал Реймонд.
– Уверен, они сдержат обещание, бросят мне эту кость, но что толку? Цифры – это цифры. Они посильнее слов. В городе скоро почувствуют, что мясцо-то с запашком.
– А каковы твои подсчеты?
– Ни хрена хорошего.
У сторонников Реймонда было мало денег, чтобы провести кампанию на высоте. Но и Ларрен, и Майк, и сам Реймонд считали, что положение отнюдь не безнадежное.
– Ты прав насчет Каролины. Ее убийство здорово нам повредило. И главное – мы потеряли темп. – Реймонд откладывает трубку и смотрит мне прямо в глаза. – Мы проиграли, Расти. Я тебе это первому говорю.
Я вижу изможденное лицо Реймонда Хоргана, моего друга, моего начальника, моего кумира. Руки скрещены на груди, он совершенно спокоен. Прошло двенадцать с половиной лет после того, как Реймонд заговорил о перестройке системы правопорядка, и вот он покидает свой пост. Нам обоим пошло бы на пользу, если бы это произошло на год-два раньше. Теперь перестраивать систему, если появится такое желание, будет другой. Недоумкам, которые утверждали, что принципы и идеи играют первостепенную роль, этот усталый стареющий человек всей своей двенадцатилетней службой как бы отвечает: нет, идеи и принципы не главное. Когда не хватает помещений, чтобы судить мошенников, воров, убийц, когда не хватает тюрем, чтобы содержать их, когда судьей становится какой-нибудь недоучка, который закончил вечерние юридические курсы, потому что единственное место в отцовской страховой компании занял старший брат, и который заполучил судейскую мантию после того, как тридцать лет оттрубил в полицейском участке, – тогда не до идей и принципов.
Что бы ни вещал по телевидению Нико дель Ла-Гуарди, его люди столкнутся с теми же извечными проблемами: одно преступление за другим, и никаких разумных способов прекратить их, нехватка дельных приставов, бесконечные просьбы оказать политическую услугу, много горя и много зла, которые всегда будут в этом мире, несмотря ни на какие идеи и принципы. Пусть теперь Нико окунется в это болото. Спокойствие Реймонда на краю бездны передается и мне.
– Ну и черт с ним, – беззаботно говорю я.
– Согласен. – Реймонд идет к столу заседаний, задвинутому в угол, и достает
– Знаешь, первое время я совсем не пил. Не подумай, что жалуюсь. Но двенадцать лет назад я действительно не пил. Ни пива, ни вина, ни рома с кока-колой. А сейчас вот сижу и смакую скотч.
Спиртное обжигает мне пищевод, на глазах выступают слезы. Реймонд наливает по второй.
– Между первой и второй промежуток небольшой, – говорит он. – Ты тоже не становишься моложе, Расти. И на хрена эти воспоминания? Я тебе вот что скажу: воспоминания кончились, когда я развелся. Знаешь, вот уйду, но не буду плакать в кружку с пивом и распространяться о старых добрых временах.
– Не будешь, потому что тебя посадят в стеклянную клетку на сороковом этаже здания Ай-би-эм, вокруг тебя будут бегать хорошенькие секретарши, а клиенты с миллионным состоянием – занимать очередь, чтобы попасть к тебе на прием.
– Чепуху мелешь, – возразил Реймонд.
– Факт, чепуху.
В последние годы я не раз слышал, как Реймонд строит планы на будущее, когда ему придется уйти из прокуратуры: поднакопить за несколько лет деньжат, сесть в судейское кресло, скорее всего – в апелляционном суде, а там, глядишь, недалеко и до членства в Верховном суде штата.
– А впрочем, почему бы и нет? – рассуждает вслух Реймонд, и мы оба смеемся. – Пойдешь ко мне?
– Боюсь, много вариантов мне не светит. Делягарди сделает Мольто своим замом. Теперь это яснее ясного.
Реймонд пожал широкими плечами.
– От дель Ла-Гуарди всего можно ожидать.
– Ну, мне пора двигать.
– А тебе не хочется попасть в судьи?
Блаженный миг, награда за многолетнюю преданность. Хочу ли я стать судьей? Глупый вопрос. Все равно что спросить, если ли у автобуса колеса. Или играют ли в бейсбол янки с Бронкса. Я отхлебываю виски и говорю с деланной рассудительностью:
– Надо подумать. Взвесить все «за» и «против». Платят судьям маловато. Но подумать стоит.
– Тогда посмотрим, как пойдут дела. Некоторые в партийной верхушке кое-чем мне обязаны. Не хотят, чтобы я уходил с кислой рожей. Можно сказать, солидарны со мной. Поэтому и я тоже должен помочь кое-кому.
– Буду тебе признателен.
Реймонд снова наливает себе виски.
– Ладно, посмотрим, как это сделать… Ну а как подвигается расследование нашего нераскрытого убийства?
– В целом неважно. Правда, теперь мы имеем более полное представление о том, что случилось. Это если верить Мяснику. Лидия тебе насчет Мольто говорила?
– Что-то говорила. Напомни.
– Похоже, что Дубински прав: Нико велел Томми уйти, чтобы бросить тень на наше расследование.
– Бросить тень или подложить бомбу?
– И то и другое. По-моему, Мольто сейчас просто собирает информацию – звонит старым приятелям в управлении, выуживает все, что может. Не исключено, что им удалось притормозить лабораторную экспертизу, но как это докажешь? Я до сих пор не совсем понимаю, что они задумали. Может, хотят сами раскрыть убийство и перед самыми выборами объявить публике преступника.