При блеске дня
Шрифт:
— Знаю, — все еще не сводя с него глаз, ответил я. Мне никак не удавалось представить комнату для образцов без Экворта. Она станет совсем другой — тесной, холодной и унылой. — Я не хочу, чтобы вы уходили.
— Я тоже не хочу, — пробормотал он оглядываясь. — В этой каморке мне хорошо работалось… я буду по ней скучать. — Затем Экворт подошел ближе и пристально посмотрел на меня. У него были умные воспаленные маленькие глаза, и всякий раз когда я их вспоминаю, то вижу их именно такими. — Послушай, малый, что ты надумал делать со своей жизнью? Пора тебе решать.
Я уже все решил.
— В торговле я не останусь, мистер Экворт. Хочу заняться сочинительством.
— Ну, я так и думал. Дело это рискованное, ненадежное, однако у тебя
— Я много об этом думал, — проговорил я с колоссальной юношеской серьезностью. — Очень много, мистер Экворт. И обсудил все с друзьями. Как только мне представится возможность зарабатывать на жизнь писательством, я ее не упущу. Недавно мою статью взяли в лондонскую газету.
— Отлично! Что ж, раз ты все решил, мне сказать больше нечего. Здесь ты только убиваешь время. А если б было иначе, — уже тише произнес он, — я бы тебе посоветовал следовать моему примеру и убираться отсюда. Джон Элингтон — хороший человек, каких мало в торговле, но… Что-то с ним неладно, он где-то витает… как будто не может решиться… Нездоровится ему или что…
— Мне тоже так показалось, — кивнул я. — Он и выглядит хуже, правда? Когда я только устроился, он был совсем другой. Не знаете, что случилось?
— Не знаю, малый. Хотел бы я знать. Но вот что я скажу: если он не приструнит этого мерзавца Никси, скоро здесь начнутся большие неприятности. Впрочем, тебе это без разницы, ты ведь не остаешься в торговле. На твоем месте я бы даже потянул время, глядишь, сможешь чем-то помочь Джону. Ладно, малый, еще увидимся. Правда, я теперь буду все время в разъездах: Сэм Хейли хочет, чтобы я занялся продажами.
Так мы попрощались. После этого я встретил его лишь раз, на похоронах Евы Элингтон, а потом началась война, и я уехал из Браддерсфорда. (На побывку я туда не возвращался, потому что в самом начале войны тетя и дядя унаследовали еще несколько тысяч фунтов и переехали в Саутпорт.) Однако в 1918-м я однажды пришел в офицерский клуб в Булони и встретил там одного знакомого из Браддерсфорда: потягивая пиво из маленьких бутылочек экспортного «Гиннеса», он рассказал мне, что Сэм Хейли и Джо Экворт сколотили изрядное состояние, а в начале 1917-го Экворта хватил удар, и полгода спустя он умер.
Никси вернулся из Лондона в понедельник (Экворт уволился в пятницу), и они с мистером Элингтоном долго беседовали, запершись у него в кабинете — я так и не узнал о чем. На место Экворта никто не пришел. Мистер Элингтон теперь проводил куда больше времени в комнате для образцов, чем прежде, изо всех сил стараясь делать вид, что ничего не случилось, хотя любому было ясно, что это не так. Иногда нам помогал и Крокстон, с которым мы постоянно вздорили. Никси хранил спокойствие и молчание, от работы не отлынивал. Я мало что запомнил о том времени, только общую тягостную атмосферу: как будто за ширмой повседневных забот все потихоньку разваливалось на части. Окрыленный несколькими успехами на новом поприще, я много писал и мало общался с людьми. А потом, вскоре после Троицы, настало то роковое воскресенье. Мистер Элингтон пригласил меня провести день с ними: вся семья и несколько друзей, в том числе Джок Барнистон, собирались на природу — они хотели забраться на Пикли-Скар, знаменитый известняковый утес, в жизни отнюдь не столь живописный и романтичный, как можно подумать по полотнам многих художников. И все же это неплохое место для отдыха. Здесь можно полюбоваться двумя видами природных красот: с вершины утеса видны расстилающиеся внизу голые зеленые холмы (сразу понимаешь, что очутился в горах), а у подножия растет дремучий лес с прудами, скалами и невысокими водопадами, среди зеленой листвы бежит речка. И подножие холма, и его вершина — хорошее место для пикника и долгих прогулок в ясную теплую погоду. Сам я уже бывал там пару раз, но с Элингтонами поехал впервые.
Мы с Джоком Барнистоном всегда чувствовали, что Элингтоны хотят сначала побыть в узком
Когда мы с Джоком встретились наутро на вокзале Уэбли, он был очень удивлен нашей спутнице — веснушчатой девчонке с толстыми косами и миниатюрным рюкзачком за спиной. Но Джок любил детей и хорошо с ними ладил, поэтому сразу сказал Лауре, что очень рад ее обществу, которое, несомненно, только украсит пикник. Почти пустой поезд тронулся и, пыхтя, покатил в сторону Йоркшир-Дейлз сквозь праздное золотое утро. (Таких поездов сейчас нет — пустых, праздных и веселых. Современный транспорт — это сплошная суета, толпы людей, дождь и ярость.) На зеленых полях за окном, полыхающих маргаритками, лютиками и одуванчиками, царил ослепительный июнь. Стараясь ничего не пропустить, Лаура внимательно смотрела в окно с одной стороны поезда, а потом перебегала на другую сторону и смотрела в противоположное окно, рассказывая нам все, что видит. Мы с Джоком курили и болтали. Обычно он был весел и спокоен, но сегодня что-то его тревожило. Когда я задал ему прямой вопрос, он признался, что волнуется за Еву Элингтон.
— Почему коровы так глазеют? — спросила Лаура, не отлипая от окна.
— Они не глазеют, — ответил Джок. — Они просто молча жуют свой обед и думают.
— О чем же?
— Никто не знает. Посмотри на них повнимательней, может, ты догадаешься?
— А что не так с Евой? — спросил я.
— Я везу ей письмо от Бена, он просил передать, — тихо ответил Джок. — Я не знаю, что в этом письме, но на пикник Бен не приедет, а Ева его очень ждет. Письмо наверняка объясняет, почему он решил остаться в городе. Боюсь, у Евы сегодня будет скверный день.
— Бен спутался с женой Никси, — сказал я. — Вряд ли он сам признается, но это правда. И чем скорей Ева ее узнает, тем лучше. Он ее не достоин.
— Достоин, хотя ты его и не любишь. Бен на самом деле безвреден, временами глуп, как и все мы. Но Еве он подходит, и она прекрасно это знает. В общем, сегодня надо ей помочь. У меня дурное предчувствие, Грег. — Он многозначительно посмотрел на меня, точно благородный и печальный индейский вождь.
Несколько минут мы молчали. Вряд ли меня тогда волновала судьба Евы Элингтон или кого бы то ни было; однако меня охватило чувство беспомощности и подступающей паники. Я еще не знал, что скоро все рухнет, но понял, что не имею власти над событиями, которые приобретали собственный узор и цвет, не имевший никакого отношения к золотисто-изумрудному дню: за яркими полями, поросшими папоротником и вереском, словно бы крылся совсем иной пейзаж, земля страдающего сердца и смятенного разума.
Тут мы наконец заметили, что Лаура отошла от окна и укоризненно смотрит на нас. Мы вели себя совершенно неправильно. В такое чудесное золотое утро с коровами, цветущими лютиками и приближающимся пикником мы с Джоком мрачно молчали.
— Что такое? — спросила она. — Чего вы насупились?
Джок рассмеялся и ответил:
— Не знаю, Лаура. Наверно, что-то с нами не так.
— Может, проголодались? — с надеждой предположила она.
— Да нет, не особо… — протянул Джок. — А вот ты наверняка что-нибудь бы съела.