При царе Сервии
Шрифт:
ГЛАВА VIII
Логовище врага
Поместье Турна, по тогдашним понятиям, чрезвычайно богатое, вызывавшее зависть соседей, находилось, как и владения его врага Руфа, с которым оно граничило, – в лесистой и болотистой местности, изобиловавшей всевозможною дичью, с представлявшими этому резкий контраст бесплодными, каменистыми горами, где дикие козы щипали тощий вереск да вытягивались там и сям в одиночку длинные, тонкие сосны.
Помещичий дом являлся массивным зданием, угнетающим взор архитектурною тяжеловесностью
Обнесенная прочною стеною, усадьба не боялась осады ни от людей, ни от еще более лютого и нередко державшего ее в опасности врага – воды.
Эта часть поместья представляла нечто вроде невысокого каменистого острова на болоте.
Широкие, толстые ворота из дубовых бревен, способные превращаться в плотину для задержания разлива воды, имевшие с таким же затвором узкую калитку, куда мог пройти только один человек, – эти ворота вели на обширный двор.
К стенам ограды пристроены двухэтажные здания с окнами и дверьми, выходящими только во двор; там жила прислуга, находились погреба, конюшни, коровники и т. п.; крыши этих зданий были плоские, черепичные, с выходившими на них небольшими четырехугольными башенками – сушильнями, где развешивали по жердям и раскладывали по полу виноград для превращения в изюм, абрикосы – в шепталу, фиговые ягоды, вяленую рыбу, грибы и мн. др.
Сад усадьбы превращен в огород и рассадник плодовых деревьев с виноградником, кустами различных ягод и розами, из которых римляне тогда уже умели добывать благовонное масло.
Вокруг этого каменистого и оттого сухого, хоть и низменного, островка, занятого усадьбой, расстилалась обширная, непроходимая топь, в которой лошади вязли по грудь, если сбивались с проложенной дороги; ее густые заросли пород ивы или ветлы с различными камышами и мхом предательски скрывали вонючие лужи стоячей воды, покрытой радужною плесенью.
Благодаря такому местоположению своих владений, в те времена, когда там ни о каких Руфах еще помина не было, благородные латины рода Гердониев держались совершенно независимо и от римских и от латинских царей Альбы-Лонги, даже составляли себе легендарную генеалогию, выводившую их род от Турна, мифического царя рутульского.
Гердонии были суровые воины и охотники старого закала; влияния этрусской и греческой цивилизации коснулись их лишь слегка, внешним образом, в виде приобретения украшений, одежд, оружия иноземной работы с красивой отделкой.
Но время брало свою дань.
С той поры, как римский царь Тулл Гостилий разрушил Альбу, а союз латинских городов подчинил Риму, Гердонии с каждым новым поколением их рода все меньше и меньше жили в болотной усадьбе, а теперешний их глава, Турн, и вследствие родственной близости к Великому Понтифексу, с которым не желал расставаться после женитьбы на его дочери, и, еще вернее, по причине надоевших ему ссор из-за пограничных участков
В эти времена болотная усадьба представляла собою заброшенное, грязное, обветшалое, унылое логовище с затхлым воздухом в отсыревших комнатах дома, ставни которого отворялись весьма редко, полы не подметались, потолки затянулись паутиной с целыми складами мертвых мух по углам.
Тамошняя челядь из немногих рабов с их семьями вела скучную, однообразную жизнь, как все одичалые люди, с детства воспитанные в таком страхе пред господином и повиновении его воле, что им даже в голову не приходило роптать на горькую долю или не исполнить чего-нибудь приказанного.
Турн первым условием ставил полный запрет переступать за черту его поместья кому бы ни было из слуг без спроса; они посещали лес, пасеку и др. места за болотом, только когда их туда посылали, а священные рощи, бывшие в окрестностях, лишь с господского разрешения, – скольким из них и на какое время это дозволено.
В Рим являться имел право только один управитель Грецин, и то лишь в каких-нибудь чрезвычайно важных случаях.
ГЛАВА IХ
Прерванный сон девушки
Младший сын Грецина, Ультим, служивший в усадьбе дворником, отпер калитку, когда услышал стук в нее привешенным деревянным молотком; он объявил прибывшему юноше, что управляющего нет дома, но он скоро вернется с обхода лесов и полей. Так как Виргиний, опасаясь грубого выпроваживания, не объявлял своего имени, то мальчик с великим трудом согласился впустить незнакомца подождать управляющего и пытливо разглядывал всю его фигуру взором одичалого существа, обитателя медвежьих углов, не решая, где следует заставить его находиться.
Скромное платье Виргиния показывало в нем особу неважную – одного из тех, иногда заглядывавших в усадьбу продавцов или покупателей сельских продуктов, кого можно оставить бродить по двору, но его бледное от усталости и не имевшее трудового загара, изящное лицо, с горделивым выражением, помимо его напускной важности, которая успела испариться дорогой, – по врожденному сознанию патрицианского достоинства говорило, что ему место в зале господского дома.
Ультим выбрал нечто среднее: провел незнакомого юношу в садовую беседку.
Его сестра Амальтея вскочила с лавочки, где разлеглась было для послеобеденной сиесты и только что задремала с мыслью о казусе на соседской пасеке, взбудоражившем весь округ, как интересная новость ужасного свойства.
Смущенная, сконфуженная, Амальтея упорно уставилась глазами в фигуру незнакомца, угнетаясь мыслью, что тот видит ее такою растрепанною, в грязном платье, босою, точно пастушка или огородная пололка.
Расположившись отдыхать в беседке, Амальтея сбросила с ног сандалии, и они упали в бурьян, за лавочку, откуда их трудно достать так, чтоб вошедший этого не заметил.