При дворе Тишайшего
Шрифт:
— Невесту посмотреть хочу, — решительно сказала Хитрово.
Черкасский, ничего не понимая, смотрел на обоих.
— А если обманешь? Если я напрасно девичий век загублю и ты мне колдуньи не отдашь? — приближая свое лицо к уху Елены Дмитриевны, тихо спросил Пронский.
— Отлыниваешь? — ответила она. — Обвенчай дочь — и возьми себе колдунью.
— А если Ольга… — теряясь, шепнул князь.
— Сбежала? — помогла ему боярыня.
— Нет, не сбежала она.
— А что же тогда? —
— Руки на себя наложит, вот что! Тогда как?
— Ну, князь, меня на это не подденешь! — злобно рассмеялась боярыня. — Посылай–ка за невестой… Виданное ли это дело, чтобы девка пред венцом руки на себя наложила…
— Пора, князь! — вдруг раздалось несколько голосов приглашенных родственников, потерявших терпение…
Пронский вышел из церкви и послал одну из мамушек за Ольгой.
Мамушка заковыляла на женскую половину, где уже в свою очередь сильно волновалась вся дворня, изумленная, что боярышня так долго не выходит из своей опочивальни.
— Войти бы! — проговорила одна девушка.
— Да дверь, вишь, заперта, — возразила другая.
— Ой, не к добру это, не к добру это! — покачала головой старая нянюшка. — Недаром сегодня собака на дворе выла.
— Да будет тебе, ворона! — огрызались девушки. — Что не к добру–то?
— Постучись–ка, девонька! — распорядилась нянюшка.
Девушки кинулись к дверям и сперва робко, потом все смелее стали стучать в них. Скоро они пугливо начали жаться одна к другой, в самом деле предчувствуя приближение беды.
— Горох–от я сегодня просыпала, — зашамкала мамушка Анфиса, — вот оно к слезам и вышло.
— А я во сне малину чистила, — проговорила одна из девушек, — сидим мы это будто, девоньки, у себя за столом, в девичьей, стол накрыт белой–белой скатертью, а в лукошках поставлено малины видимо–невидимо! Скатерть–то белая беспременно к покойнику!..
— А малина — к порке, — смеясь, проговорила девушка и спряталась за спину подруги, когда костыль старухи погрозил ей.
— А и впрямь, девоньки, плохо нам будет, если что с боярышней приключится.
— Чему приключиться–то? Понаприте–ка лучше на дверь, — предложила степенного вида женщина, ключница князя Пронского, Анна Маркеловна.
В стороне от суетящихся девушек, встревоженных мамушек и нянюшек стояла высокая женщина в шугае и в платке на голове. Ее пытливые глаза встревоженно перебегали с лица на лицо и еще тревожнее останавливались на дверях, ведших в горницу княжны.
В это время прибежала запыхавшаяся мамушка и, расталкивая толпу, кинулась к дверям.
— Боярышня, открой! — крикнула она. — Князь–батюшка дюже серчает, жених в церкви сердцем изныл.
— Кричи, кричи, а ответа–то и нет!
— У княгини–матушки были ли? — спросила мамушка.
—
Мамушка и Анна Маркеловна начали неистово барабанить в дверь, но за нею ничего не было слышно.
— Что ж делать–то будем? — заволновались все, с недоумением и жестоким испугом переглядываясь.
Тогда выступила вперед женщина в платке.
Это была ключница Черкасского, Матрена Архиповна.
— Двери надо выломать, вот и весь сказ, — проговорила она. — Может, с княжною–то плохо.
Все молчали, не зная, следует ли предпринять то, что им советовали.
Дворня прибывала: гости один за другим уходили из Церкви и наполняли сени пред горницей княжны. Мамушка выла, не смея вернуться без Ольги в церковь.
А между тем время все шло и шло. Гроза стихла, дождь перестал, небо прояснилось, и сквозь разорванные тучи пробивалась луна. Кое–где встрепенулись птички и, высовывая из–под листочков свои головки, отряхивались, намереваясь улететь. Вот раздалась нежная трель соловья; ему откуда–то издалека завторил другой.
В церкви окончательно все смутились, когда трепещущая мамушка, заикаясь, передала Пронскому, что дверь горницы княжны твердо заложена, а сама невеста вовсе не откликается.
Борис Алексеевич стал белее снега, и его глаза сверкнули как два раскаленных угля. Он молча последовал за мамушкой.
В дверях его остановили Черкасский и Елена Дмитриевна.
— Что, моя правда? Свадьбе не бывать? Невеста с милым дружком, поди, уже где–либо окрутилась… вокруг ракитова куста? — прошипела Хитрово на ухо Пронскому.
— Уйди, подлая, не то убью! — резко отстранил он ее от себя.
— А и впрямь, князь, кажись, мне не видать твоей Ольги Борисовны, сдается мне так, — остановил князя Черкасский.
— Живою или мертвой, а будет она твоей!.. Брешут старые… сомлела она, поди, в горнице, вот и весь сказ, — торопливо кинул ему Пронский и пошел вон из церкви.
Все, кто был в церкви, повалили вон; причт стал расходиться, священник снимал рясу. Всем стало очевидно, что свадьбе не бывать и что произошло нечто необыкновенное.
Боярыня Хитрово мяла свою дорогую ширинку в руках, сдерживая себя, чтобы не дать воли слезам. У нее все еще была слабая надежда, что невеста действительно не выдержит и наложит на себя руки. Она все время ждала, что кто–нибудь придет и принесет хотя и печальную, но для нее отрадную весть о том, что ее соперницы уже нет на свете.
— Пойдем, боярыня, и мы, — обратился к ней Черкасский. — Удружил князь старому товарищу!.. На смех всей стране выдал…
— Может, княжна–то и вправду сомлела, — неуверенно произнесла Хитрово, боясь выдать свое заветное желание.