При странных обстоятельствах
Шрифт:
Степа слушал молча.
— Откуда ты знаешь, может, у них номера записаны. Тебе сейчас дай деньги, ты ж не удержишься — начнешь садить. И всех завалишь. Сперва себя, потом нас. Раз уж решили, надо держаться.
— Да глупость это, — выбухнул Степа. — Кто спросит? Ты вокруг посмотри. Ну, у кого спросили — откуда гроши? У кого? А мы — работяги, строители. Заработал, наконец. У людей. Пусть посчитают.
— Такой счет дорого стоить будет, — грустно сказал Игорь. — Ты, Степа, меня извини, но иногда кажется, будто ты с луны свалился. Если спросят — будет уже поздно. И для тебя, и для нас. Если б дело было только в тебе, я б не спорил: бери свою долю — и катись! Посадят — сам же виноват. Но
Степа встал.
— Ладно. Потерплю. Но только полгодика. Потому что я так думаю, что это все лабуда. Никто ничего не спросит. И все тихо.
Игорь посмотрел на Степу с сожалением.
— Ты Вальке говорил хоть что-то?
— Я что, дурной?
Очень хотелось Игорю ответить утвердительно на этот вопрос — удержался.
— Слушай, а может, мы за эти полгодика еще сделаемся?
Игорь внимательно разглядывал панели. Что это со Степой произошло? Или тут как раз и лежит его план — в новом деле?
— Подумать надо. И потом после нового дела все равно нельзя будет деньги тратить, ты это учти. Придется еще с полгодика терпеть.
— Ничего, — Степа сказал уверенно. — Можно и потерпеть.
— То ты торопишься, то можешь и потерпеть. Не пойму я тебя. — Игорь знал, что никакого нового дела не будет, хватит уже. Но Степе надо было отпустить веревочку, может, что-то и покажется, если он ухватится за нее?
— Обидно просто, — признался Степа. — Свое, кровное, а лишнюю шмутку не купи, того не хоти, этого не моги…
— В общем, договорились пока Ты сиди тихо, а я подумаю. Только смотри, Степа! — почти ласково предупредил его Игорь.
— Ну! — Степа ушел веселый.
Нет, не верил ему Игорь — ни единому слову не верил. Помнил бешеные его глаза, эту внезапную исступленную ненависть. Пьяный, конечно, был, вот и выдал себя. И теперь что то крутит, замазывает
Работали в этот день помаленьку, особо душу не рвали. Валя Портнов, видно, с большого перепоя, ходил хмурый, частушечки свои с похабенью сегодня не запевал. А в конце дня пошел к Игорю, наклонился с высоты почти двухметрового роста, сказал потихоньку:
— Дружок-то твой, слышь, намыливается вроде.
Игорь в первую минуту подумал, что это он про Степу говорит, поднял удивленный взгляд. Но Портнов хмуро объяснил:
— Начальничек-то наш — заявление подал.
— Аркадий? — изумился Игорь. — Куда ж он уходит?
— В том-то и дело, что непонятно. Уходит — и все. Обиделся там на кого-то и ляпнул заявление.
— Ну, подал и подал. Хрен с ним, — равнодушно махнул рукой Игорь. И в этот момент его кольнуло — что-то тут не так, что-то не ладится — и Степа вот зашевелился, и Аркадий коники выбрасывает…
— Чё эт ты такой шибкий стал? — подозрительно спросил его Валя. — Я про дело говорю. Уйдет, пока нового пришлют, да еще как будет — неизвестно. Тут хоть все ладом.
— И с новым отладим, — сказал Игорь легко. — За такие бабки любой отладится.
— Не скажи, — Портнов не успокаивался. — Ты б узнал, а, куда это он собрался?
— Потолковать можно, — что-то чувствовал Игорь, и не хотелось ему идти на такой разговор с Немченко, но отказан. Портнову в просьбе он тоже не мог. Осложнять отношения с бригадиром было совсем не с руки. Все теперь не с руки, а деваться некуда — один путь.
Когда Ушков вернулся домой, ужин уже стоял на столе. Марина терпеливо ждала мужа. Она всегда приходила первая, теперь, когда Марина стала старшей палатной медсестрой, у нее не было вечерних и ночных дежурств. Отправив мужа под душ, Марина готовила, напевая.
“Спокойный народ — бабы, — думал Игорь, смывая с себя пыль стройки. — Все им нипочем. Но сейчас она,
Если Марина что ценила, так это родство. Может быть, оттого, что сама росла без отца, без матери. Родители погибли в один день — угорели дома. Марина с Митькой были в сельском клубе на детской новогодней елке. Пришли домой — дым аж стелется. Так им отца с матерью и не показали — сильно черные, говорят, были… Малые остались сиротами. Родичи хотели Марину — она уже седьмой класс заканчивала — дояркой на ферму определить, но сама решила по-другому — учиться. И поехала в Приморск в медучилище. А Митька оставался в селе до армии. Училась. Из милости у дяди Сережи за харчи и стирала, и убирала, и за Машкой ходила. Куда денешься? И сколько Игорь ей тогда ни говорил: бросай ты их, паразитов, она не поддавалась. Родичи. Марина уже на последнем курсе была, а он из армии пришел. И прихватила она его сразу накрепко. Думал, так, баловство, сельская девчоночка. И мать считала, что она ему не пара. Теперь мать сама смеется. Такой оказалась парой — семь, лет уже душа в душу.
Пока жили у Игоревой матери, Марина только помогала, а уж как обзавелись своей квартирой — такая оказалась чистеха, такая домоводка, Игорь даже упирался сперва — больно строго: все повесь, ничего не брось. Потом привык, самому понравилось. Матери помогали деньгами с первого дня — это уж Марина так решила. Хоть самим много надо было, но помогали каждый месяц. Иначе нельзя — родные люди. Родственникам Марина прощала то, чего никому бы из чужих не простила.
Ведь тетя Агата и дядя Сережа их за родню поначалу не признавали. Пока она у них студенткой жила, комод запирали, держали за дурочку деревенскую, гости приходили — никогда ее к столу не посадят, подай да прибери. И когда замуж вышла — все смотрели сверху вниз. И Марина не обижалась, знала свое место, считала такое отношение правильным, стремилась доказать. И доказала в конце концов. Старшая медсестра, люди уважают, с просьбами обращаются, муж любит, дом хороший, заработки приличные. И одеться, и выйти, и принять. Стала им ровня. Не меньше, не хуже их. И поняли родственнички, стали настоящей родней, сами в гости зовут, приходят, советуются, вот — с готовностью в долг дают. Знает дядя Сережа — не пропадет, не заржавеет.
И Митьку, конечно, она вытащила. Он собирался после армии куда-то на Север подаваться, на заработки, с такими же, как он, телятами глупыми. Не позволила. Убедила Игоря, помог, взял в бригаду. И до этого времени не жалел, а теперь…
Пока Игорь ел, Марина молчала рядышком. Это у нее тоже был такой закон — мужчина должен есть спокойно. Когда-то давно у них в селе дядька один подавился мясом — не в то горло попало, и умер враз. С тех пор Марина твердо знала: за едой никаких разговоров.
Года два назад размечтался Игорь ночью — как они жить будут. И вдруг Марина срезала его — это она умела. А уже погодя немного сама неожиданно сказала:
— А знаешь, нам ведь не так много и надо. Тысяч шестьдесят.
Игорь аж вскинулся.
— Это на что же?
— На все, Гошенька. Если иметь тысяч шестьдесят, можно и дачу купить, и машину, и квартиру хорошую, и обставить ее. И еще тысяч десять останется. А на еду там, на одежду — это уж надо зарабатывать.
Смешно было слушать Игорю. Самые большие деньги, которые он держал в руках, были десять тысяч. И то не его деньги были — дом в селе Марина продала, по пять тысяч приходилось ей и Митьке. Но Митька в армии служил и разрешил Марине деньги эти потратить на квартиру в Приморске с тем, чтобы вернуть ему потом пять тысяч. Эти деньги и теперь еще висели на них, надо было из своей доли Митьке лишние пять кусков выделять. А тогда и вовсе несуразная была сумма — шестьдесят тысяч.