При свете луны
Шрифт:
Дилан убрал руку с перил, посмотрел на уходящую вверх лестницу из темного полированного дерева в поисках доказательств, психических или физических, присутствия чего-то сверхъестественного, но ничего не нашел. Его пальцы и ладонь наложились на отпечатки пальцев и ладони человека, того самого, что пил пиво, и, хотя невооруженный взгляд этих отпечатков не видел, позднее сотрудники технической полицейской лаборатории могли их выявить с помощью специальных химических веществ, порошка и подсветки в определенном диапазоне и тем самым неопровержимо доказать его присутствие в этом доме.
Уверенность в том, что отпечатки
По центру лестницы лежала дорожка с розами, такая же истертая, как и ковер в коридоре. Рисунок, правда, несколько отличался: цветов стало меньше, шипов – больше, словно Дилану давался знак свыше: путь его с каждым шагом будет тернистее.
Поднимаясь по лестнице, хотя здравый смысл не мог подсказать ни одной причины, по которой ему следовало подниматься, Дилан скользил правой рукой по перилам. Следы злобной личности опаляли огнем ладонь, покалывали пальцы, но светляки более не сверкали перед его мысленным взором. Смолкло электрическое потрескивание, более не вибрировал язык, его мозг и тело перестали оказывать сопротивление этим потокам сверхъестественных ощущений.
Даже незваные гости и известие о нависшей над ней опасности не смогли надолго подавить врожденную доброжелательность седовласой женщины, которая, несомненно, усиливалась благодаря работе в ресторане быстрого обслуживания. Написанная на лице тревога сменилась робкой улыбкой, она протянула для рукопожатия трясущуюся руку:
– Я – Марджори, дорогая. А как зовут вас?
Джилли пошла бы в коридор на поиски Дилана, если б в зоне ее ответственности находился только Шеперд, но Дилан нагрузил ее и этой женщиной. Она не хотела надолго терять из виду Шепа, которому строго наказала сидеть во внедорожнике, но чувствовала: если оставить Марджори одну в непосредственной близости от телефона, полицейские этого маленького городка слетятся сюда, как пчелы на мед.
Кроме того, Дилан велел Марджори покинуть дом, потому что здесь ей грозила смерть, но старушка, похоже, прожила чуть ли не семьдесят лет, так и не научившись распознавать опасность, даже когда сверкающее лезвие последней уже нависло над ее шеей.
– Я – Марджори, – повторила она, и робкая улыбка продолжала полумесяцем изгибать губы, готовая раствориться в озере тревог, которое только что заливало ее лицо. По-прежнему протягивая руку, она ожидала услышать в ответ имя… имя, которое потом могла бы сообщить копам, обязательно сообщила бы, если б ей удалось их вызвать.
Обняв Марджори за плечи, Джилли увлекла ее к двери на крыльцо со словами: «Сладенькая, вы можете звать меня Куриный-сандвич-с-картофелем-фри-и-рутбиром. Если короче, то Курочкой».
Каждый последующий контакт с психическим следом на перилах предполагал, что человек, которого искал Дилан, более злобный и опасный, чем это следовало из предыдущего контакта. К тому времени, когда Дилан миновал лестничную площадку и повернул на второй пролет, верхняя часть
Чуть больше минуты тому назад, видя перед собой женщину, как живую, так и сразу после смерти, он впервые почувствовал вползающий в него ужас. Теперь змеиные кольца ужаса все теснее обвивали его позвоночник.
– Пожалуйста, – прошептал Дилан, словно все еще верил, что находится здесь под воздействием неумолимой внешней силы. – Пожалуйста, – повторил он, словно ему еще не стало ясно, что шестым чувством его одарил (если, конечно, не считать это чувство проклятьем) эликсир из шприца, как будто ему еще не стало ясно, что он пойдет этим опасным путем безо всякого принуждения. И слово «пожалуйста», которое он прошептал, относилось только к нему самому и ни к кому больше. Он руководствовался мотивами, которых не понимал, но мотивы эти были его собственными.
Он мог повернуться и уйти. Знал, что выбор остается за ним. И прекрасно понимал, что путь вниз по лестнице и из дома куда как легче, чем наверх.
Когда Дилан осознал, что полностью контролирует и свои действия, и свое тело, он совершенно успокоился. Его перестало трясти. Зубы разжались, челюстные мышцы расслабились. Ощущение срочности ушло, биение сердца замедлилось, оно уже ухало не так сильно, поэтому он мог не опасаться, что аорта может разорваться. Змей ужаса распустил свои кольца, обвивавшие позвоночник, укусил собственный хвост и сожрал себя.
Дилан стоял на верхней ступени лестницы, у темного коридора, отдавая себе отчет в том, что может повернуть назад, понимая, что вместо этого пойдет вперед, но не знал почему, да в тот момент и не хотел знать. По складу своего характера он не был храбрецом, родился не для того, чтобы воевать на полях сражений или патрулировать кишащие преступниками улицы. Героизм восхищал его, но сам он героем себя не видел. И хотя мотивация оставалась для него загадкой, он разбирался в себе достаточно хорошо, чтобы с уверенностью заявить: действовал он не из самоотверженности. Дилан собирался идти вперед, потому что интуитивно чувствовал: отступление не в его интересах. Поскольку он еще не мог полностью анализировать ту странную информацию, которую получал благодаря сверхъестественному восприятию, логика подсказывала, что целесообразно полагаться на инстинкты, а не на благоразумие.
Розовый свет добирался только до площадки между первым и вторым пролетом лестницы. Темный коридор, куда лежал путь Дилана, освещался, и то чуть-чуть, светом лампы за дверью, приоткрытой менее чем на полдюйма, по правую руку от него.
Насколько он мог видеть, наверху располагались три комнаты: освещенная лампой, в конце коридора, еще одна по правую руку, ближе к нему, и последняя, единственная по левую руку.
Когда Дилан сделал три шага к первой двери справа, страх вновь прокрался в него, но уже страх, который поддавался контролю, страх пожарного или полицейского, но никак не тот ужас, который он ощущал на кухне, в коридоре первого этажа, на лестнице.