Прибой и берега
Шрифт:
Что позволила Пенелопа Антиною — молодому, сильному, энергичному — на шестнадцатый год, в начале жениховской эры? Было ли то прикосновение губ к губам или нечто большее? Какая рабыня и о чем проведала? Не тогда ли уже начались у Меланфо приступы ночного бдения и она бесшумно кралась по дому, сняв свои стучащие сандалии? Кто знает, что бушует в теле соломенной вдовы, супруги Долгоотсутствуюшего странника, когда в воздухе реют ароматы весеннего обновления, а рядом пахнет мужской молодостью в расцвете ее силы? Что позволила она обольстителю Эвримаху? Было ли то прикосновение губ к губам, прикосновение кожи — мужской кожи к женской — или нечто большее?
Впоследствии многие следы
Она им пообещала: когда она закончит прясть всю ту шерсть, что лежит у нее в тюках, а потом закончит ткать все, что напряла, она сделает выбор. Она вовсе не намерена навсегда закрыть ткацкие мастерские — они сами понимают, как это было бы бесхозяйственно, но она решила сделать маленькую паузу, чтобы выбрать, чтобы принять решение, сделать маленькую передышку, прежде чем снова взяться за работу. Можете себе представить, в какое волнение, прямо-таки в раж, пришли женихи!
Они рассчитывали, что придется ждать год. Но запас шерсти оказался очень велик, хотя они (с помощью услужливого Предводителя козопасов Меланфия, многообещающего сына Долиона) пытались проследить за тем, чтобы новая шерсть, снятая с косматых овечьих спин и боков, не поступала на склад при прядильне, а честно продавалась на островах и на Большой земле. А тем временем тканье шло полным ходом, одну штуку шерстяной материи за другой выносили из мастерской и передавали в руки агентов. И все же запас шерсти по-прежнему не иссякал. Быть может, это было связано с приступами недомогания у Эвриклеи. Что старуху одолела хворь, бросалось в глаза всем и каждому: она ныла, / скулила, / нудила, / к небу молящие руки вздымала, / часто подолгу нос утирала, / еле по дому ходила, / только о хворях речь заводила, / пыхтела, / кряхтела — и, наконец, отправлялась на Большую землю принимать чудодейственные лечебные процедуры, а потом однажды ночью возвращалась домой; и казалось, что шерсть бесконечной нитью тянется с одного конца земной лепешки на Восточном берегу океана до другого ее конца на Западном побережье. На три года растянулась эта нить.
Меланфий, бывший главным козопасом и еще кое-чем, придумал хитрость. Умом он был недалек, но на этот раз пошевелил мозгами, а может, его надоумила сестрица. Вообще-то два его брата и отец пасли скот на дальних выгонах, но они были несловоохотливы и не слишком поощряли своего родственника в его честолюбивых затеях. И произошло вот что. Однажды ночью у ограды наружного двора показались четверо пастухов, с трудом тащивших тяжелый тюк. Они несли его на носилках и часто сменяли друг друга. Ни одна собака не залаяла, когда они вошли в открытые ворота и направились к прядильне, отдыхавшей в ночной тишине при бледном свете звезд.
— Надоела мне эта ночная работа, — сказал один голос.
— Эвмей говорит, так надо, — отозвался другой.
— Слишком мало за нее платят, — произнес третий.
Четвертый был нем. Он открыл дверь прядильни, собаки побежали за ним, одна из них заворчала. И вдруг залилась лаем.
Из прядильни крикнули:
— Стой! Чего вам здесь надо?
Трое носильщиков пустились наутек: послышался быстрый топот ног вдоль ограды — в мгновение ока их и след простыл, безмолвно убежали за ними их собаки.
Четвертый носильщик остался на месте, его собака замерла рядом с ним, сделав стойку. Из прядильни вышли двое мужчин, у них были мечи и копья.
— Ни с места!
Человек не шевельнулся.
— Шерсть! — объявил Меланфий, пощупав тюк. — Я так и думал.
Спутник Меланфия схватил молчаливого носильщика за плечо, он хотел получше рассмотреть его при свете звезд, но, почувствовав, какие у того мускулы,
— Это Дакриостакт, немой прислужник Эвриклеи.
Немой подумал, взялся за тюк, вкатил его в прядильню, запер дверь. А потом ушел восвояси вместе с собакой. Они не решились его задержать.
— Не хочу пускать в ход оружие, — сказал Антиной. — Но она мне за это заплатит!
На другой день он имел беседу с Супругой и дал ей понять, что им известно: пастухи ночью приносят в город шерсть.
— Я этого не видела, — коротко ответила Пенелопа, и сказала правду: она ни разу не видела, как приносят шерсть. — Но я поговорю с Эвриклеей.
Через три дня Антиной с Эвримахом явились к Пенелопе, потребовали точных сведений о запасах шерсти и объявили, что на собрании принято решение позволить ей допрясть и доткать всю шерсть, имеющуюся в кладовых, но на этом она должна поставить точку. Они считали, что проявляют большое великодушие.
— Эвриклея что-то прихворнула, — сказала Пенелопа, — вот она и уехала — по-моему, на Большую землю. В Дельфах замечательный целебный источник. А ее время от времени донимает подагра.
— Пусть разъезжает где хочет, — заявил в своей речи Антиной (Партия Прогресса), — но мы требуем контроля над запасами шерсти в городе. Нам известно, что шерсть тайком доставляют сюда с Большой земли, мы получили информацию от пастухов и матросов.
— Я не в курсе дела, — сказала Хозяйка (Партия Независимых) в своем ответе на запрос. И ответила правду: она была не в курсе подробностей.
— Мы приняли решение поставить собственную охрану у складов и мастерских, — сказал представлявший Партию Прогресса оратор, продолжая дебаты. Эвримах объявил, что присоединяется к предыдущему оратору.
— Мне больше нечего добавить по обсуждаемому вопросу, — заявила Пенелопа.
Доставке шерсти был положен конец, и теперь, как только склад опустеет, прядильне предстояло закрыться. Очень скоро из своей оздоровительной поездки, которая на сей раз была довольно короткой, вернулась Эвриклея: она навещала Лаэрта в его загородной усадьбе по-над пашнями. Старуха выглядела еще более хворой, чем обычно, а она и всегда-то не отличалась геркулесовым здоровьем, но на воды в Дельфы не поехала. Вместо этого она бродила по прядильне и ткацким и, прямо говоря, пыталась саботировать работу. Конечно, такое слово вслух не произносилось. Она уверяла, что размер веретен не соответствует стандарту, что многие девушки не годятся для этой работы, или, наоборот, находила, что у прядильщиц вид слишком усталый, и давала им на несколько дней отпуск. И все-таки нить неумолимо сматывалась в клубки, хотя и медленней, чем прежде, а запасы шерсти таяли. Точно так же старуха вела себя в ткацких. Она придиралась к ткацким станкам, всем портила настроение и хулила работу, которая также замедлилась. И все же пряжа становилась тканью. Сторожа по ночам клевали носом не более обычного, и потому попытки принести новую шерсть проваливались одна за другой. Прялки остановились. Вскоре и ткацким станкам предстояло остановиться на то время, что Пенелопа будет обдумывать свой выбор.
Однажды ночью Эвриклее приснился новый сон, и на другое утро она рассказала его Хозяйке, сидя на краю кровати в ее спальне.
— Мне приснилось, что господин Лаэрт очень болен. И я должна непременно снова его навестить.
— Ужас какой, — сказала Хозяйка, которая была хорошей невесткой. — А в самом деле, как поживает свекор? Не знаешь?
— Когда недавно я у него была, все шло как всегда, — сказала старуха. — Ему нравится ни от кого не зависеть и возиться у себя в саду и на виноградниках.