Причина времени
Шрифт:
Но от того, что оно не вводится в теорию, оно не перестает существовать. Ньютон ведь тоже не вводил причину абсолютного пространства в теорию и теория неплохо работала, но он о ней помнил и предупреждал что во внешних вещах материя есть, а истинного пространства нет. Конечно, несмотря на всю свою эрудицию и проницательность, выходящую далеко за средний уровень научного сообщества, Эйнштейн не стал вдумываться в теологический аспект проблемы. В респектабельной науке, действительно, такое не принято, да и как можно ввести его в формулы? А тот странный и слишком невероятный поворот темы путем сведения теологического аспекта к вполне земному, но человеческому измерению пространства и времени, который предпринят Кантом и Бергсоном, относился к чистой философии и тоже не мог оказать существенного влияния на теорию относительности, развивавшейся исторически в рамках предложенных условий и того нового вызова, который связан с трудностями
Теория относительности есть дочь своего времени, несмотря на всю свою неожиданность. Общая позитивистская атмосфера науки начала двадцатого века предполагала презумпцию невмешательства человека в строй природы и потому идеи Бергсона о роли человека в формировании пространства и времени и единственности их казались, конечно, чем-то совершенно посторонним науке и некоторыми “психологическими вывертами”. Лишь в наши дни, когда стала осознаваться для кого пугающая, для кого вдохновляющая, но неустранимая экологическая роль человека в природе, эта концепция начинает всерьез обсуждаться и служить эвристическим материалом для рассуждений о времени. Цитируемость концепции увеличивается, книги Бергсона издаются. Но к сожалению, убежденность Бергсона, что теория относительности подтвердила абсолютную концепцию Ньютона, в те дни показалась неким курьезом. Как это подтвердила, восклицали все в один голос, когда она опровергла ее. Тогда как на самом деле опровергла она то, что в концепции Ньютона не содержалась, а приписывалось ему – пространство как материальное вместилище и время как всеобщий фон механического движения, а подтвердила интуицию о пространстве и времени как природном реальном произведении нематериального существа. Разумеется, такое было трудно осознать как творцу теории, так и ее интерпретаторам.
*************************
Ощущение того, что время есть просто-напросто человеческая жизнь – с большим трудом, в лице немногих мыслителей начинает пробивать себе дорогу. Зато это сознание уже отчетливое, а самое главное – весьма обоснованное. Оно уже не просто голословное убеждение, но подкреплено развитием естественных наук.
В начале ХХ века незаметно нарастало противоречие между разными отраслями естествознания, между теми отделами его, которые изучают неживые объекты и теми, которые изучают жизнь. Их кардинальное различие проходит по границе отношения к времени и пространству.
Науки, изучающие мертвое вещество как таковое – физика, химия, их многочисленные ветви, изучающие движение вплоть до технических приложений - механико-математические науки, дисциплины, изучающие внешнюю вселенную – астрономия, все они используют главную парадигму, сложившуюся на основе интерпретации ньютоновой механики. Абсолютное и относительное (время, пространство, покой, движение), различавшееся самим основателем механики, перестало различаться, и его генеральное убеждение, что причины времени и следовательно самого времени в окружающих механически движущихся предметах не содержится, что в формулах механики, используется не истинное, а относительное время, бледное отражение действительного и математически верного, это сложное представление поблекло, “затерлось” от употребления, упрощено. Была введена наспех, так сказать, гипотеза всеобщего заполняющего мировое пространство эфира, относительно которого происходят все измерения. Иначе говоря, относительному присвоено звание абсолютного и под этим именем пущено в оборот.
В результате за два века развития такого знания, доказавшего свою эффективность в исследовании довольно простых форм движения, которые раньше тем не менее не поддавались освоению, образованные люди прививали себе примерно такую же мировоззренческую схему, которую они имели на выходе из античности, когда также неверно был понят Аристотель. Время – это свойство движущихся вещей. Все в мире движется: звезды, планеты, земные стихии. Теперь к ним добавились открытые наукой малые тела: молекулы, атомы, электроны. Поэтому время есть как бы совокупный, усредненный результат этого всеобщего мирового движения. У Вселенной есть некий временной и пространственный фон, вроде задника на театральной сцене – Вселенная длится и у нее есть такое свойство как протяженность. Относительно них все якобы и измеряется, как от всеобщей точки отсчета. С эфиром так представлять было легко, хотя доказать его физическое существование оказалось невозможным, без эфира – психологически труднее, но математически, геометрически – значительно проще. Получалось, что нельзя сказать, что такое конкретно время и пространство, поскольку нельзя ими самими измерить себя, зато все остальное прекрасно измеряется и наука занимается тем, что с их помощью все измеряет и ее задача совершенствовать процедуры измерений.
Появившаяся в начале двадцатого века теория относительности могла бы восстановить истину и вернуться к ньютоновскому представлению, поскольку
Таково усредненное мнение, внушенное человеку развитием наук, изучавших безжизненную часть мира.
Но людям, шедшим в описательное естествознание, изучавшим наличную природу Земли, приходилось с трудом преодолевать это мнение в своей собственной работе. Более двухсот лет натуралисты испытывали, описывали гигантское разнообразие живой и неживой природы планеты. Заложены основы геологии и биологии, они разделились на множество дисциплин. И незаметно стало складываться представление, что пространство и время, которое описывается в науках о Земле – не совсем те же, что описываются физическими дисциплинами, не те же самые, какими они представляются в астрономии, в науках, изучающих глубину атомного строения вещества.
При описании с их помощью своих объектов биология и геология шли другим путем, нежели в механическом естествознании. Они исходила не из общих теоретических концепций, которых не было, а из некоторых частных обобщений, отдельных эмпирических принципов, таких как принцип актуализма в геологии. Те факты, которые связывались обобщениями, были наблюдательными фактами. Они были наглядны, доступны химическим, микроскопическим, как в петрологии, кристаллографическим, минералогическим и другим измерениям, и потому были эмпирическими, непосредственными. И характер кантовских “априорных форм чувственности” здесь был другой нежели в механике. Они выступали именно как причина времени.
А потом Ламарк, за ним Дарвин привили образованному обществу мысль о прогрессивном характере направленности эволюции и вообще о самой эволюции. Теория Дарвина произвела, как известно, впечатление сенсации, изменила весь строй мышления образованных людей. Именно тогда подспудно, интуитивно они стали понимать время как нечто связанное с их собственной, земной жизнью и потому такое неожиданное, не вытекающее из существа нее самой, произведет вскоре на всех теория относительности. Никогда никакая физическая дисциплина не выделилась бы вдруг из соседних, если бы она не затронула глубинных чувств, тайных размышлений, надежд и опасений человека о течении его собственной жизни. Или представим себе, что теория относительности появилась бы на век раньше. Она никогда не произвела бы такого общественного и мировоззренческого резонанса, какой сделала в начале двадцатого, поскольку к этому времени создалась совершенно другая – динамическая умственная атмосфера. Комплекс мыслей и чувств создан и сформирован описательным естествознанием девятнадцатого века и в особенности теорией эволюции, вообще человеческим мышлением, приобретшим на рубеже веков эволюционный характер. Теория относительности упала на новое, не статическое, не циклическое, как в прошлые эпохи, а динамическое мышление человека, находящееся под влиянием идей о движении жизни. И произвела ошеломляющий эффект. Теория Эйнштейна, причем в популярном изложении, естественно, сложилась с теорией Дарвина и тоже в популярном изложении.
Биология явилась демиургом конструктивных опор сознания человека в девятнадцатом веке. Совершенно новое понимание, точнее сказать, неясное ощущение, кантовское “до-опытное созерцание” времени, поскольку впрямую рассудочному сознанию оно еще не поддавалось, оказалось связано с течением из прошлого в будущее, которое вырисовывалось из фактов эволюции, из прохождения родов и видов в историческом прошлом, из вдруг открывавшихся на протяжении всего века все новых и новых фактов необратимого наполнения геологического прошлого странными и заманчивыми мирами прошедшей, окаменевшей теперь жизни, о которой свидетельствовали ископаемые кости. И вся эта вымершая жизнь в теории Дарвина вдруг оказалась не посторонней как известняки или мраморы, а предшественницей человека разумного, то есть нашими собственными предками. Земля представилась кладбищем предков Homo sapiens.