Приданое для Царевны-лягушки
Шрифт:
Старушка в коридоре вся извелась от недостатка внимания и даже начала покашливать и постанывать.
Платон вкратце описал ситуацию и удалился из коридора.
Врач пришла в гостиную не скоро. Осмотрела притихших перед выключенным телевизором домочадцев.
– Это не та женщина, которая?.. Которая стреляла в вашего...
– Нет, – Платон прервал ее потуги тактично выразиться. – Эта совсем старушка, к тому же – монашенка.
– Мне сорок восемь лет, – с обидой сказала врач, – и я не считаю себя старушкой.
Вениамин и Квака уставились
– Ваша старушка пятьдесят шестого года рождения. Отменное здоровье, наработанная мускулатура, ни капли лишнего веса.
– А сколько ей лет? – не справился с расчетами в уме Вениамин.
– Полных сорок семь.
– Как вы узнали? По паспорту? – спросила Илиса.
– Нет у нее паспорта, вот что мне больше всего не нравится. Говорит, что божьим людям паспорт ни к чему. Сует какую-то справку с неразборчивой печатью. По справке узнала!
– Не кричите, – поморщился Платон. – Она похожа на монашенку.
– Да. По одежде и нижнему белью могу сказать, что эта дамочка не из светского салона выскочила на дорогу перед вами. Как минимум – сектантка.
– Пожалуйста, – устало попросил Платон, – скажите, что у нее сломано, и покончим...
– Ничего, – уверенно ответила врач, с нескрываемым удовольствием отметив некоторую растерянность на лицах присутствующих.
– То есть ее не нужно отправлять в больницу? – уточнил Платон.
– Ей нужно нарисовать на левой ягодице сетку из йода. Это можно сделать спичкой, – уточнила врач.
– Зачем это? – насторожился Веня.
– Гематома, – объяснила Илиса.
– Это не заразно? – скривился он.
– А голова?.. – Платон постучал себя по лбу.
– Никакого намека на сотрясение мозга, отличные реакции на раздражители, – поняла его врач с полуслова.
Платон подумал, что пора бы ему обрадоваться – старушка... то есть сбитая женщина, оказалась совершенно целой и невредимой, если не считать синяка на заднице.
– Вот и отлично, – он провел ладонью по столу, как бы сметая все свои страхи.
– Платон Матвеевич, – не могла успокоиться врач, – не стоит приводить к себе в дом незнакомых женщин.
Илиса прыснула.
– Господи, я ее сбил, она монашка! Куда мне нужно было ее приводить?
– Я только хотела сказать, что у этой монашки татуировка на спине. Что, согласитесь, несколько странно для...
– А сыпи у нее на спине нет? – перебил Платон. – Или каких пятен заразных? Вы же врач, я вас пригласил для осмотра пострадавшей – обратите внимание! – пострадавшей, а не подозреваемой в уголовных преступлениях!
В этот момент Платон подумал, что хорошо бы сплюнуть для порядка, чтобы прогнать подальше сорвавшиеся в раздражении с языка слова. Но не сплюнул. Неудобно было перед врачом.
– Добрые люди-и-и! – раздалось из коридора. – Попить бы!
Илиса взяла кружку с водой.
– Никакой мочи нет подняться, в глазах темно!.. – стенала в коридоре монашка.
Илиса
– Нет, что ты, какая еда! – отказывалась пострадавшая. – Разве пару яичек, хлебушка с чаем да яблочко. И то не знаю, смогу ли...
Вернувшись в кухню, Илиса взяла поднос и стала загружать его едой. Платон протянул врачу деньги и пошел ее проводить. В коридоре он заметил, как женщины обменялись быстрыми недоверчивыми взглядами.
Потом он долго разглядывал поднос, уставленный тарелками. Холодная вареная говядина, бутерброды с колбасой, сыр, поджаренные тосты, персики, открытая баночка красной икры и кофейник, который еле поместился.
– Это ей? – опешил Платон.
– Что ж я, голодного до смерти человека по глазам не распознаю!
Он постоял в кухне, чтобы дождаться реакции монашенки.
Дождался.
– А яичек так и не принесла, девонька! Я яички люблю. Всмятку!
Ночью Платон проснулся от плача. Он сел в кровати и затаил дыхание. Кто-то плакал, негромко, отчаянно, не таясь. Нашарив шлепанцы, Платон вышел в коридор. Плач прекратился. Платон обошел неспешно всю квартиру. В гостиной на огромной постели спала в уголке Илиса. То, что она спала, подтверждал негромкий равномерный храп. Подойдя к кровати, Платон захотел накрыть одеялом крохотную ступню, уже протянул было руку, но замер, пораженный. Он соотнес расстояние от раскинувшейся Илисы до этой пяточки в другом конце разложенного дивана и вдруг понял, что чувствует человек, столкнувшийся со сверхъестественным. Оторопь сердца – так бы это назвал Платон Матвеевич, если бы захотел в тот момент описать свое состояние. У него было несколько секунд, чтобы решиться. Он не приподнял одеяло. Рука дернулась, словно в неудачной попытке перекрестить, но он не открыл одеяло. Наклонился и прижался губами к ступне, чтобы только убедиться – живая, теплая. Пятясь, ушел к двери на цыпочках.
В библиотеке спал Вениамин. Платон выключил плеер у него на груди и осторожно снял наушники.
В коридоре он стал у скорчившейся под пледом пострадавшей и тихо спросил:
– Что вы плачете?
– Душа тоскует, – высунула голову женщина.
– Как вас зовут?
– Лукреция я, – с готовностью ответила она. – А в миру была Лужана.
– У вас какая-то справка имеется, – замялся Платон. – Что там написано?
Он думал, что монашка покажет ему справку, но та пробормотала скороговоркой – наизусть:
– Раба божья Лукреция, приписанная к Волховскому монастырю Печерского района, имеет годы рождения 1956 и 1989.
– Почему годы разные? – удивился Платон.
– В первом годе я родилась на свет божий, а в другом – приняла постриг.
У этой женщины две даты рождения. У Илисы два тела. Может такое быть? Что там лежало под одеялом? У изголовья – верхняя часть Кваки с зеленым бородавчатым телом ниже пояса? А внизу? Верхняя половина лягушки со стройными женскими ножками...
– Да тебя бесы одолели! – заметила Лукреция. – Наклонись.