Придорожник
Шрифт:
– …Оправдываться некогда и не к чему. Как есть, тому быть, малы еще осуждать… Лучше все равно теперь не найти, – словно не человек сказал, а дверь скрипнула, открываясь.
Юноша и девушка стояли на пороге, а из комнат по-прежнему скрипел голос, который почему-то завораживал и подчинял их себе.
– Раздевайтесь… а-а, черт… зеркало потом… стул на кухне… проходите же, еще и уговаривай! – хлопнула пробка и включенный приемник отозвался перезвоном курантов.
– Еще минута: выпьем за старый, как положено… будь он неладен…
– А теперь за Новый, уж всем
– А теперь – похозяйничаем!
Они могли отдышаться и оглядеться. Их неожиданный хозяин казался бы полным, если бы не вытянутое лицо с твердыми глазами под пепельными бровями. Брови почти не выделялись на немного отечном бледном лице, по которому трудно было определить возраст, но молодые гости жили в том своем времени, когда люди в сорок кажутся уже почти стариками. Новый китель с несколькими шевронами и петлей на рукаве казался на мужчине затасканным, и по лацкану ползла дорожка из пепла. И вся квартира была пепельной: валялись книги, которых давно не брали в руки, на сером пианино громоздилось несколько запыленных чемоданов, а на письменном столе засох цветок. И везде пепел, он каким-то путем попал даже в плоскую и, наверное, красивую люстру…
Пока хозяин закуривал новую сигарету, а потом, вспомнив, открывал форточку, девушка толкнула друга, показала глазами. Юноша тоже увидел на приемнике среди того же пепла – обручальное кольцо.
– Золотое… – сказал он шепотом.
– Брошено, – шепнула Валька и обвела взглядом комнату.
– Лежит просто, – одними губами сказал Валюша, его встревожил ее поспешный вывод, в голосе девушки слышалась тревога.
– Бро-ошено… – зашептала огорченно Валька и выпрямилась.
– Осмотрелись? Знакомиться принято… лучше позже, чем… – голос по-прежнему скрипуч и равнодушен, но рука у локтя Валюши – добрая.
– Валю…лентин!
– Тебя, забияка?
– Валь… Валентина!
– Ха-ха-ха… ха-кха-хо… Ну, сюрпризы – как знааменье… Ха-ох-хо!
Беспечный и громкий хохот так не вязался с настроением этого человека и с самой комнатой, что Валька, как тогда на остановке, ухватилась за рукав юноши и совсем по-бабьи прикрыла рот ладошкой. А хохот, освобождаясь, рвал прокуренный серый воздух, колебал холодный поток, текущий от распахнутой форточки.
– Ах-ха… вот ок-казия, братки, во-от смех-ху! – не мог остановиться хозяин, – одни Вальки… нет, кто поверит… Ух… Одни Вальки собрались!
И теперь уже хохоча втроем и удивляясь совпадению, принялись они хлопотать по квартире, сталкиваясь, мешая друг другу и смеясь оттого еще пуще.
И Валька выгнала мужчин на лестницу: «Ровно десять минут курить… не меньше, но не больше!»
И Валентин Григорьевич, подмигнув тезке – «хоть отчества различают», – ушел вниз. И вернулся, когда Валька уже перевешивалась в нетерпении через перила, готовясь звать погромче. Он вернулся, сам смущаясь неожиданным удовольствием: тащил горбатенькую, измятую сосенку. «Пусть
Поставили ее меж тремя чемоданами. Сосенка блестела каплями стаявшего снега и одним боком была красавицей. «Это ведь как взглянешь», – философствовала, весело пьянея, Валька.
– …А вы почему, Валь Гри, решили прыгнуть? Ведь ждали же вас где-то, правда?! – Валька нагорланилась и наплясалась, а теперь уселась с ногами на диван и пыталась противиться сну. – Вы моряк?
– Рыбак я… капитан даже, вот!.. Ждали… да не там, где дожидаться надо… С моря трудно ждать, девочка. У тебя, что, Валюша – ты уж прости! – Валюша-Валентин, курево кончилось? Что куришь-то? Выпьем… напоследок.
– …Хочешь сигару? Натуральная гавана… из Гаваны… ха! Я их одному другу-любителю все возил… почти каждый рейс… да бог им судья! Ты кем будешь?
– Технологом по обработке. Не хочу я курить, Григорич.
Валька ткнулась носом в плечо Валюши.
– Ложись, забияка. Ложитесь – пятый час. Вон в той комнате, там в шкафу белье из прачечной. Пора отдыхать. – Капитан поднялся с кресла, голос его снова заскрипел.
…На улице шел снег. Крупными, мягкими хлопьями, как и положено в такую ночь. Где-нибудь дежурил Дед Мороз: самый настоящий, добрый, дарящий. Тем, кто в него верил, снились добрые сны. Даже, если сон застал кого-то на борту качаемого волнами судна. И пробуждение сулило подарки.
Шел сонный снег.
По улице еще никто не проходил, и снег ложился ровно, сглаживал прошлогодние следы, которые походили на шрамы.
Окна спали в доме. И в других домах – во всем городе, или почти во всем. Светилось в доме только одно окно, потом в нем – погашенном – светилась кошкиным глазом точка сигареты. Погасла, и она.
…Валька проснулась легко… За окном сверкало дерево, укутанное снегом. Сверкал в Вальке вчерашний день, а наступивший новый казался совсем розовым. Она щелкнула юношу по носу.
– Вставай, лежка! Где наш Дед Мороз?
– Ты ведь не уедешь… останешься теперь – со мной? – зашептал он. – Мы придумаем что-нибудь, нам надо теперь – вместе…
Он хлопотливо одевался, стесняясь. И побежал умываться, но сразу из другой комнаты крикнул: «Иди скорее!»
Валька босиком зашлепала следом.
Валька никогда не видела ананас, даже издалека. Читала, знала, что – есть. Даже запах по книге знала – земляничный. А – не видела и не держала.
– Ананас, – сказал Валюша.
– Тебе, – сказал.
Ананас лежал на прибранном столе. Чемоданов не было, и книги стояли на полках. И брошенного среди пепла кольца – тоже не было. Ананас был теплый даже на взгляд. Под ним лежала записка. Голос записки был скрипуч, словно у открывающейся двери.
«Ухожу в рейс. Надолго. Вам должно быть хорошо. Ключи на приемнике. Оставьте их у себя – у меня есть вторые. Квартира оплачена вперед, и никто не придет. Ананас делите сами».
– Пополам, – сказала Валька.
Они вышли в снег. Было здорово, снежки сами скатывались, и Валька сразу попала точно. А Валюша скатал один, но бросать не захотелось. Он подхватил ее на руки.