Приезжайте к нам на Колыму! Записки бродячего повара: Книга первая

Вишневский Евгений Венедиктович

И вот вечером, взяв бутылку коньяку и фляжку спирту, свежей картошки и репчатого лука, мы отправились в гости к соседям. В большой каркасной палатке, которая, по-видимому, служит и кабинетом начальника, и камералкой, и кают-компанией, нас принял начальник партии со странным именем Ор Николаевич, здесь же были геологи Борис и Виктор, а также практикантка из Иркутского университета Наташа (тоже геолог). Ор слегка выпивши, смотрит на нас из-под очков колючими глазами и отрывисто говорит:

— Я, признаться, был удивлен: прилетают коллеги и становятся обособленным лагерем... Наше общество вас чем-то не устраивает?.. Или, может быть, вы хотите таким образом подчеркнуть разницу...

Вначале, несмотря на тосты за дружбу и добрососедство, никаких

контактов с геологами у нас не получалось. Ор Николаевич вставлял время от времени:

— Только не надо говорить красивых фраз...

Или:

— И давайте обойдемся без банальностей...

Но где-то в середине нашего странного банкета Саня увидел на маленькой полке, где стояли книги, которыми геологи, видимо, пользовались в своей работе, одну, написанную им, — «Острокоды северо-востока СССР». Он взял эту книгу, полистал ее и затем представился. И Ора Николаевича сразу будто подменили: исчез колючий блеск глаз, а следом за ними вскоре и Борис с Виктором взахлеб стали говорить о своей работе, сыпя непонятными мне терминами и дружно ругая какую-то Геологическую Даму, которая, оказывается, ну совершенно ничего не понимает ни в фауне, ни в биостратиграфии, а туда же — берется судить и даже рекомендовать...

В кают-компанию зашел Евсеич. Он принес кастрюлю с жареной оленьей печенкой. Евсеичу налили стопку коньяку, он выпил, крякнул, полез было закусывать, но Ор Николаевич так свирепо посмотрел на него, что тот сразу же заторопился и ушел.

Глубокой белой ночью, слегка пошатываясь, возвращаемся к себе в лагерь и несем подарок геологов — переднюю ногу того самого, любопытного олешка.

— Нет, амун [20] ты Саня, а не начальник, — весело говорит Юра, — вон, посмотри, как у людей дело поставлено, белые люди отдельно, негры отдельно... Сунулся было один, со свиным рылом в калашный ряд, так ему чуть не по морде... А у нас что за отряд — все вместе, не поймешь, кто начальник, кто работяга... Скучно...

20

Амун (по-якутски) — заячий помет, любимое Юрино ругательство.

— Ладно, Юра, — говорит, усмехаясь, Саня, — если уж тебе так хочется порядка и чинопочитания, вычистишь мне завтра к утру гуталином резиновые сапоги, а у кед выгладишь шнурки, понял?!

30 июня

Рано утром к нам в лагерь пришли геологи: Ор Николаевич, Борис и Виктор. В подарок нам они принесли ящик болгарских помидоров. Я быстренько сервировал праздничный чай на свежем воздухе. Геологи беседуют о своей работе (обнаруживая по всем буквально вопросам полное взаимопонимание), а рядом слоняется с постной физиономией Колька: жарища, а ни штормовку, ни сапоги снять невозможно — комары. Ор Николаевич спрашивает у Сани, указывая на Кольку пальцем:

— Молодой?

— Пятнадцать лет, — отвечает Саня, — брат мой младший.

— «Если друг оказался вдруг...» поет?

— А как же! — усмехается Саня.

— Знакомое дело, — начал свой рассказ Ор Николаевич, — было у меня что-то похожее в прошлом году... Не мог я тогда никак себе рабочих в поле найти, сами знаете, не всегда это просто, и пришлось мне взять двух парней семнадцатилетних. Подписку я дал, что отвечаю за них головой — несовершеннолетние! А ребята, между прочим, здоровее нас с вами, у одного даже какой-то разряд по борьбе. Вот пошли мы с одним из них в маршрут. Хороший такой маршрут, километров на двадцать пять. Сперва шел он бойко и все пел «Если друг оказался вдруг...». Потом петь перестал, идет, скучает, дальше больше — скрипеть зубами начал. Вечером вернулись мы в лагерь, он уже молчит и смотрит на меня исподлобья, волком... Утром просыпаюсь: нет ни того ни другого, и вещичек их тоже нету. Ну, я на коня — и вдогонку. Нагнал их возле Тоскана. А Тоскан, известно, что за река,

к тому же в прошлом году жарища стояла несусветная, лед в горах не просто таял, а прямо плавился. Гляжу, они брючными ремнями два бревна связывают, переправляться вздумали. Я прямо с лошади как врезал плеткой пониже спины сперва одному, потом другому... Борец-то этот упал на спину, кричит: «Да, откуда я знал, что здесь столько комаров!» Рассчитал я их и через неделю вертолетом домой отправил!.. А этот-то как, ничего?

— Этот ничего, — усмехнувшись, сказал Саня, — пока не своевольничает.

— Сегодня мы всем отрядом на Лесную уходим. В лагере только завхоз останется. Вы с ним, смотрите, поаккуратней — еще тот это фрукт, — вставая из-за стола, сказал Ор Николаевич. — Вернемся мы в конце июля. Тогда по рации вызовем вам вертолет.

— Вы поможете нам фауну определить? — спросил Борис. — Это вообще-то у нас слабое место.

— Какой может быть разговор, — развел руками Саня, — конечно, чем можем — поможем.

Мы подарили геологам рюкзак картошки, луку и чесноку. Я пошел с Ором Николаевичем к ним в лагерь: мне были обещаны блесны, те самые, на которые берет здесь ленок.

После обеда поднялся сильный ветер, и сразу же исчез комар. Мы тотчас разделись донага, стали загорать и купаться. А вечером пришел к нам Евсеич (теперь уже в болотных сапогах) и, выпив рюмку разбавленного спирту, заявил:

— Все, ушли наши. Теперь я — вольный казак, и все у меня в руках: и продукты, и снаряжение. Так что если чего надо —- прошу безо всякого стеснения...

(Да, напрасно радовался Саня своей мудрости и дальновидности — тот факт, что мы разбили свой лагерь в полутора километрах от съемщиков и на противоположной стороне Иныньи, ничего в нашей жизни не изменил. Полтора этих километра и река Инынья не были для деда никакой преградой. Два раза в день, утром и вечером, как по расписанию, появлялся он у нас с одной-единственной целью: выклянчить чарку. Пить ему было нельзя: после каждой чарки он покрывался какой-то багровой сыпью и со стоном хватался за сердце, но каждый день под тем или иным смехотворным предлогом он появлялся у нас, и все мысли его были об одном: выпить.)

— Живу я, между прочим, в Киеве, в самом центре, — продолжал дед, — квартира у меня двухкомнатная, ванна, газ, все как положено, жинка сто пять килограммов, дочка-медалистка. Пенсии на двоих двести десять в месяц выходит, чего еще нужно человеку, кажется... Но я вот не могу без тайги, и все тут! Вот, глядите, — дед достал из кармана штормовки истрепанный паспорт, — видишь, временные прописки: Билибинская партия, Усть-Извилистая, Инынекая (это вот эта самая)... И каждый раз завхозом. Я, брат, завхоз — высший класс, поискать таких завхозов. Коммунист с сорок третьего, старший лейтенант запаса, это вам тоже не фунт изюма...

— На фронте в партию вступали? — вежливо поинтересовался Гена.

— Нет, я на фронте не был, — смутился почему-то Евсеич, — я на Востоке служил, но в очень ответственном месте... — Дед налил себе еще чарку спирту и, не разбавляя водой, выпил. — Очень... И вот сколько в поле ни езжу, — неловко переменил он тему разговора, — такого дурака, как наш начальник, еще не встречал. Охотиться не велит, коптильню строить не велит... На прошлой неделе геологи четыре дня одни пьянствовали, рабочим выдали только по бутылке водки на троих — и шабаш!.. Ну, ничего, он в последний раз в поле начальником поехал. Я в Ягодной первым делом в партконтроль пойду, он у меня еще попляшет. И этот молокосос, Борис наш, туда же. «Я, — кричит, — геолог, пять лет учился!» А мне хрен с тобой, чему ты там учился, тебя одного в тайге бросить — ты через день подохнешь!.. — Евсеич налил себе третью стопку, и Юра, откровенно пренебрегая правилами гостеприимства, убрал фляжку со стола. — Начальничек, мать-перемать, напьется и давай к рабочим приставать: то ему не так, это... Двое уже заявление подали — до первого вертолета. А мне говорит: ты, дескать, куркуль... Я ему говорю: «Ты слова-то выбирай, Ор Николаевич...»