Приезжайте к нам на Колыму! Записки бродячего повара: Книга первая

Вишневский Евгений Венедиктович

Так, за разговорами, незаметно добрались мы до заставы, где наши конвоиры и сдали нас с рук на руки начальнику заставы, высокому, статному блондину, который, несмотря на глубокую ночь, принял нас в полной парадной форме (может быть, только так и положено принимать нарушителей?). Начальник слегка пожурил нас и составил <b>акт о нарушении пограничного режима</b>, по штуке на каждого. Каковые акты и хранятся, я надеюсь, в строгих архивах Алехинской пограничной заставы и до сих пор.

7 июля

Как и предсказывали симпатичные конвоиры, поселили нас в доме бежавшего старшины-сверхсрочника, но караула не поставили и свободы передвижений не ограничили. Правда, мы должны провести на заставе не менее суток, пока начальник свяжется со своим управлением, где и решат нашу дальнейшую судьбу. Под одной крышей с нами живет младший лейтенант Коля, командир взвода военных строителей, которые

рубят в Алехине новую заставу. Делать ему здесь абсолютно нечего: начальство за тридевять земель, всеми строительными делами заправляет прораб (старший сержант сверхсрочной службы), воспитывать же подчиненных ему солдат у Коли нет ни сил, ни желания, ни возможностей. Водки здесь нет, в самоволку бегать некуда (да в пограничной зоне не очень-то и побегаешь), к тому же большинство Колиных солдат — дембеля и к политико-воспитательным беседам относятся с таким откровенным равнодушием, что у Коли давно уже опустились руки. Целыми днями шляется он по отливной полосе, подбирая различные японские предметы, выброшенные океаном, и смертельно скучает. Нам он обрадовался несказанно и сразу же рассказал всю свою жизнь. О том, что учился он в Москве, в Высшем пограничном училище, где ему было очень хорошо; что чуть было не загнали его замполитом на китайскую границу, а там комары, злые как собаки, и через день боевая тревога; рассказал, сколько денег ему платят сейчас и сколько будут платить в ближайшем будущем и т.д. и т.п. Старшина оставил Коле в наследство хорошо ухоженный огород с картошкой, редиской, репой и даже с клубникой, и Коля с самого утра стал угощать нас этими деликатесами.

Обедать нас пригласил к себе начальник заставы, прислав вестового. По случаю нашего визита (правда, вынужденного) был отдан приказ забить поросенка, так что обед был просто роскошный. За обедом геолог Володя осторожно осведомился, не последний ли это поросенок на заставе. Оказалось, что нет, не последний, есть еще один, и его на днях лишили моциона до Дня строителя, когда прораб (старший сержант) пообещал вручить пограничникам ключи от их новой заставы.

После обеда Коля повел нас принимать серные ванны. На берегу моря стояли две совершенно развальные грязные хибары со щелястыми стенами и дырявой загнутой крышей, в эти хибары по двум желобам бежали бойкие ручейки, один — с холодной, другой — с горячей водою. А в хибарах находились два громадных деревянных ящика, по одному в каждой, ящики были доверху налиты водой. Мы разделись и, стуча зубами от холода, залезли в эти ящики. Боже, какое блаженство! Мы так разнежились, лежа в этих ваннах, что говорить ни о чем не хотелось, и даже Коля совершенно молчал. В желобах, по которым из недр вулкана бежала вода, были устроены специальные приспособления, косо скользящие дощечки; передвигая их, можно было увеличивать или уменьшать приток горячей воды в ванну. Прежде, при японцах, здесь были императорские дачи (на некоторых картах эти места до сих пор так и называются — «Императорские дачи»), и микадо, наверное, частенько наезжал сюда охотиться на уток, лис и медведей, а заодно и погреться в этих целебных ваннах. Если посмотреть повнимательней, то и сейчас можно заметить уже почти совершенно сгнившие остатки былой императорской роскоши. Уток, лис и медведей здесь по-прежнему великое множество. Причем лисы летом, словно собаки, роются на солдатских свалках, совершенно не пугаясь людей, словно знают, что сейчас, в своих облезлых шкурах, они интересовать никого не могут. (Ту же самую картину мы наблюдали всегда и на Таймыре, но там вместо лис бывали песцы.)

Смеркается. В проливе появилось большое огненное пятно — это зажег свои огни японский порт Раусу, что расположен как раз против Алехинской заставы. К берегу причаливает пограничный катер. Лейтенант с нашивками морских погранвойск и два матроса привезли пограничникам в подарок прекрасные японские сети, а в них — трех огромных, еще живых палтусов. Пограничники же подарили морякам свинину.

Вечером мы с Колей принимали у себя в доме командира заставы. Я постарался не ударить в грязь лицом, и ужин по всем статьям удался. Однако, против ожидания, гвоздем его оказался рассказ Коли о своем приятеле, с которым он вместе кончал пограничное училище:

— Вот приехал он на Итуруп. Скучища смертная. Ходил он, ходил по отливной полосе, сапогом камешки поддавал, и вдруг захотелось ему жениться. Да так захотелось, что хоть волком вой. Политзанятия с солдатами проводит, а сам все о бабе думает, на вечерней поверке стоит, а сам все о том же мечтает. Словом, извелся весь. А вокруг, хоть плачь, ни одной юбки, то есть совершенно никакой, даже самой завалящей. Вот он и пишет тетке на материк: хочу жениться — нету сил, ищи невесту. Вот проходит время — ему письмо, а в нем фотокарточка. Он смотрит, вроде бы ничего — да ему бы тогда любая ведьма понравилась, — ну, он и пишет тетке: вези! Но ведь это легко сказать — вези, а чтобы

ее привезти, сами знаете, сколько бумаг надо выправить. Но он в лепешку разбился, а все документы, какие надо, сделал. Тетка ему телеграмму отбивает: встречай, едем! Ходит он по отливной полосе и волнуется: на фотографии какую хочешь уродину симпатичной сделать можно! Но с другой стороны, он-то хоть фотографию видел, а она про него только с чужих слов знает — и ничего, едет. Сейчас вот уже три года как вместе живут. Ничего, вполне прилично.

Окончив рассказ, Коля вздохнул — сам он был холост.

В заключение приема командир сообщил нам, что все формальности, связанные с нашим нарушением, улажены и мы завтра с утра можем двигаться своим маршрутом дальше.

8 июля

Тепло простившись с гостеприимными представителями закона, мы с утра отправились по отливной полосе на север, к следующей пограничной заставе — Третьяково. Ветер буквально валит с ног, на море сильнейший шторм — баллов семь-восемь, никак не меньше. Темно-зеленые волны с белыми барашками влетают на отливную полосу к нашим ногам, а прямо против нас, через пролив, громоздятся горы японского полуострова Сиретоко, которые в свистящем, ревущем воздухе кажутся совсем близкими. Да, приятно, что идем мы сушей, а не морем.

Обогнув мыс с «Двумя братьями» вышли к пограничным прожекторам, тем самым, что позавчера ночью устроили для нас такое замечательное театральное представление. Здесь самое строгое пограничное место, категорически запрещено разводить костры и местами даже ходить по отливной полосе, чтобы пограничники могли видеть следы нарушителей границы. В Алехине нам рассказали, что на этой вот самой полосе поймали двух японских шпионов. Одного русского, по фамилии Голубев, он во время войны был завербован японцами, они его как следует подготовили и потом с аквалангом забросили на Кунашир. Вот на этой самой полосе его, мокренького, и сцапал пограничный наряд. Второй же шпион, натуральный японец и профессионал, до того не однажды уже (тоже с аквалангом) навещал Кунашир, причем высаживали его с рыбацкой шхуны каждый раз где-то возле Серноводска (конечно, тот сволочной старлей только и горазд, что измываться над такими бедолагами, как мы, он бы лучше шпионов ловить научился). Японского шпиона интересовал гарнизон, стоящий в Менделееве: он по бамбукам пробирался почти к самой вершине вулкана и оттуда с помощью знаменитой японской кинотехники снимал учебу, работу, жизнь и быт тамошнего гарнизона (пьянчугу майора, наверное, тоже, лежат где-нибудь в японском шпионском ведомстве компрометирующие снимки!), а потом все теми же бамбуками благополучно возвращался назад, на шхуну, которая ждала его в нейтральных водах. Но вот стоило ему всего один раз высадиться здесь, между Алехинской и Третьяковской заставами, как пришел конец его гадкой карьере.

Бывший поселок Третьяково, на околице которого красуется новая застава, недавно построенная Колиными ребятами, брошена людьми, как видно, уже давно. Песок почти полностью пожрал уже все строения, посреди бывшей главной площади ржавеют разбитые сейнеры, кругом гниют километры сетей, валяются разбитые ящики и бочки, на останках разделочных столов и лотков лежит «культурный» слой, местами превышающий полметра. Говорят, что раньше на таких вот маленьких рыбзаводиках в основном и консервировали рыбу, делали икру и балыки, сейчас же всю эту работу делают плавучие базы. Может, это и выгодней, но вид селений, пожираемых песком, грустен и наводит на нехорошие мысли.

По заставе шляется толпа подростков лет одиннадцати-двенадцати. Вид у них довольно хулиганистый, занимаются они в основном тем, что дерутся друг с другом из-за пограничных сувениров. Это лагерь ЮДП — юных друзей пограничников. Да, хорошую свинью подложил кто-то Третьяковской заставе: ведь с этой публикой надо возиться, кормить-поить ее, а не дай бог что-нибудь случится с кем-нибудь из этих друзей (рядом море, оружие)! Впрочем, командира заставы, атлета с римским профилем, голого по пояс и в тренировочных штанах, все это, казалось, нисколько не волновало. На нас он тоже не обратил никакого внимания, лишь махнул рукой: дескать, все я про вас знаю, идите дальше своей дорогой. (Не думаю, чтобы командир проявлял беспечность, скорее всего командир Алехинской заставы в отношении нас все сделал профессионально, и потому никаких препятствий у нас не возникло.)

Тропой, петляющей в густых джунглях, ушли в Менделеево. Дорога, конечно, не подарок: и сопки, и болота, но в сравнении с тем, что нам пришлось пережить позавчера, это сущий пустяк.

В Менделееве гостиница закрыта на замок — хозяйка ушла в баню. Мы как-то привыкли все больше видеть гостиницы, где «свободных мест нет», здесь же; наоборот, нет ни одного занятого места. Ночевали втроем во всей гостинице — каждому досталось по комнате. Впрочем, хозяйка говорит, что позавчера тут спали по двое на каждой кровати — ждали самолет из Южно-Сахалинска.