Приговор приведен в исполнение
Шрифт:
— У меня ни родных, ни родственников нет, — сухо ответил управляющий трестом и так посмотрел на собеседника, словно хотел сказать: «Вы же знаете!» Взгляды их встретились. Коваль опустил глаза. Да, он действительно должен был знать, что родственников у Петрова нет.
— Один как перст, — продолжал управляющий. И с горечью добавил: — Тем более теперь… Подчеркну два момента из сказанного. Первый. Зверь, как известно, хищник от природы. Человека делают хищником обстоятельства.
— Это верно, — согласился Коваль. — Человек по природе
— А вы изучили прошлое этого мерзавца, его воспитание, окружение, все те обстоятельства, которые выработали в нем и привычки, и склонности, и характер? Вот откуда ржавчина-то! А родился… даже этот зверь родился, наверное, как и все дети, с нормальной психикой. Да, да! Представьте себе!
То, что больше всего интересовало Коваля, ради чего он, собственно говоря, и принял приглашение Петрова поехать вместе на рыбалку, замаячило где-то рядом. И хотя Коваль не мог вести следствие в таких необычных условиях, он все же спросил:
— Иван Васильевич, а фотография этого Андрея у вас случайно не сохранилась? Или хотя бы он в группе, на общем фото?
— Андрея? — управляющий удивленно посмотрел на Коваля. — Нет… Я с ним не фотографировался. Он был моим рабочим, а не другом, — назидательно объяснил Петров.
— Я понимаю. Но иногда снимается весь коллектив. По случаю праздника, окончания строительства или по какой-то другой причине.
— У меня такой моды не было! Да что вам дался этот Андрей! — рассмеялся Петров.
— И сам не знаю… Но вы не фотографировались со своим коллективом, надеюсь, не от пренебрежения к рабочим. Мне кажется, вы и вообще не любите сниматься.
— Что верно, то верно. Не люблю.
— Я тоже, — вежливо заметил Коваль. — Но иногда приходится. Все мы смертны. Пускай хоть что-то останется на память…
— Мои сооружения — вот память! Как там у Маяковского? «Пускай нам общим памятником будет построенный в боях социализм». Или еще — это уж прямо о нас, артезианцах: «Мой стих трудом громаду лет прорвет и явится весомо, грубо, зримо, как в наши дни вошел водопровод, сработанный еще рабами Рима…» А дети… Детей нет у меня… Что поделаешь — не повезло. Некому фотографии на память оставлять…
— А ваши родители или, скажем, дядья какие-нибудь тоже не оставили вам на память о себе хоть какой-нибудь визитки?
— Мои родители думали, как бы концы с концами свести, как хлеба досыта поесть, а не о такой, извините, чепухе.
— Но однажды вы, кажется, отступили от своего принципа.
— И не однажды. Приходилось, конечно, и мне позировать перед фотоаппаратом. Для документов… Да в конце концов, Дмитрий Иванович, — шутливо запротестовал Петров, — куда это годится! Вы и на отдыхе без допроса не можете обойтись. На черта вам какие-то фотографии! Лучше дайте мне довести до конца свою мысль.
— Да,
— Так вот, что касается обстоятельств. Причины преступности по преимуществу социальные. Это точно.
— И в нашем обществе тоже? — спросил подполковник, видя, что его попытки обходным путем узнать что-либо о найденной им фотографии ни к чему не приводят. Пожалел, что нет с собой этого фотообрывка. Может быть, стоило показать его Петрову и не терзать себя догадками. Вполне возможно, что никакой тайны в этой фотографии нет и он, Коваль, ломится в открытую дверь.
— И в нашем обществе — тоже, — ответил управляющий. — И может быть, даже больше, чем где бы то ни было. Ведь именно у нас разыгрались самые острые классовые битвы. Вы знаете, конечно, что, скажем, в тридцатые годы, в период массового раскулачивания, порой огульного и несправедливого, бандитизм распространялся как эпидемия. Человек, вырванный из своей привычной среды, произвольно репрессированный, лишенный средств к существованию, превращался в люмпена, в босяка, а в конечном счете — и в преступника… Вот ведь дело-то какое: далеко не всегда виноват сам человек. И доля его вины тем меньше, чем больше подавляют его обстоятельства.
— Так что же, по-вашему, всеобщая амнистия преступникам? — не выдержал Коваль. — Но ведь и в условиях коренных социальных преобразований преступниками становились отдельные, пусть иной раз и несправедливо ущемленные, но отдельные личности. Абсолютное меньшинство. В скобках замечу — враждебное нашему миру. В то же время, в тех же самых условиях многие из совершавших преступления выбирали путь единственно верный — путь возвращения в общество. И не могу не напомнить вам, Иван Васильевич, что революция поднимала к новой жизни миллионы людей…
— Вам, работникам карательных органов, не следует оперировать категориями полководцев и вождей, которые считают людей миллионами, — парировал довод Коваля Петров. — Перед вами конкретная личность — человек, сбившийся с дороги… Так вот, второе, что исключительно важно для вас, — это индивидуальный подход. Только при точной оценке обстоятельств, толкнувших человека на преступление, можно правильно определить социальную опасность личности и меру наказания. Возможно, человек, совершивший преступление, в душе вовсе не преступник, а в данном случае стал жертвой обстоятельств.
— Именно этим и занимается правосудие.
— К сожалению, не всегда. И не в полной мере. Не учитывается, например, сколько времени прошло между преступлением и наказанием. Допустим, Иван Иванович что-то украл. Это стало известно через три года. Судить надо Ивана Ивановича — преступника. Но ведь преступника-то давно уже нет! Сегодня, три года спустя, Иван Иванович — другой человек. И вот судят сегодняшнего, уже честного и раскаявшегося Ивана Ивановича. Справедливо? Нет… Отсюда и ошибки правосудия, не менее опасные, чем само преступление когдатошнего Ивана Ивановича.