Приговоренный
Шрифт:
И все-таки надул он шмередуху, хотя бы на время. Навсегда ее не обманешь. Даже если никто не убьет, все равно помрешь когда-нибудь. Стоило ли так вертеться? А самое главное, ради чего? С этими вопросиками Клык всю дорогу мучился. Решал, мыслил, мозгами шевелил.
Вера тоже переживала. Господи, ведь она же сейчас числится в отпуске! Еще пару недель гулять… Впрочем, наверно, в редакции уже знают о том, что она в бегах. Но неужели так все и сойдет? Ведь она — убийца! Неужели все уже дошло до такой ручки, что можно, совершив пять убийств — вымолвить страшно! — не только остаться на свободе, но и спокойно выскочить за границу? Совсем еще недавно, накануне отпуска, Вера мечтала о поездке за рубеле как о чем-то невероятном, несбыточном, будучи вполне законопослушной,
То и дело Вера поглядывала на Клыка. Осторожно, стараясь долго не задерживать на нем взгляд. Да, это мужик. Прочный, крепкий, цепко держащийся за свою жизнь, но чужую не ставящий ни во что. Да, они теперь не чужие, хотя все, что между ними было, отдает бредом, кошмаром и сумасшествием. Если их, допустим, тут же задержат и арестуют, а потом отправят в Россию, все будет проще. Посадят, осудят и расстреляют обоих, каждого в свое время. Но ведь здесь с ними еще восемь человек, которые едут точно так же, как они. С русскими паспортами и без виз. И этот старшой Куркин держится преспокойно, не чуя никакого волнения. Значит, уже не раз так возил людей. Хотя наверняка знает, что троих на обратном пути не будет. Похоже, что и французов он тоже не боится. А раз так, то вполне может случиться, что они с Клыком — теперь-то она знала его кличку — тут останутся и будут жить. Вместе?
Вера никогда не мечтала выйти замуж за бандита. Даже за такого, как Петр Петрович Гладышев, то есть относительно доброго и не подлеца. Раньше она не представляла себе, что такие бывают. Хотя чего она от него хорошего видела? Если секса не считать, конечно. Представить себе, чем они будут заниматься во Франции, Вера не могла при всем своем богатом воображении. Грабить? Но здесь не родной облцентр и даже не Москва. Здесь куда более приличные системы охраны, хорошо оснащенная полиция, электроника, компьютеры… Тут у вора должно быть высшее образование, не меньше. Его тут же поймают. Неужели он тут кому-то нужен?
Вот так они и летели, ничего друг другу не говоря, но все время думая друг о друге и своей грядущей судьбе.
Правда, был небольшой перерыв в размышлениях, когда Куркин принес на всех две большие буханки хлеба и батон вареной колбасы. Раздал по упаковке аэрофлотовского кофе и сахара, кружки и налил кипятка. Пока жевали, запивали и глотали, ни о чем не думали.
А потом как-то совсем неожиданно самолет стал заходить на посадку. Клык, сидевший у иллюминатора, видел, что там, за бортом, постепенно приближается чужая, незнакомая, совсем не похожая на Россию земля. Ни лесов, ни полей до горизонта. Дороги, заводики, фермы, расчерченные на квадратики и прямоугольники сады, виноградники, плантации какие-то… Все аккуратненькое, не взъерошенное Не свое, одним словом. Только тут и у него, и у Веры, тоже впервые, может быть, промелькнула мысль: это что же, мы сюда — навсегда?
Но тут самолет чуть вздрогнул, коснувшись полосы, и покатился, помаленьку притормаживая. Закончив пробежку, не спеша порулил куда-то на стоянку, честно подчиняясь приказу «Follow me!», который был написан на транспаранте, укрепленном на какой — то оранжевой машинке, катившей впереди самолета и изредка показывавшейся в иллюминатор на поворотах рулежки.
— Приехали! — весело сказал Куркин. — Сейчас хозяева придут, просьба вести себя культурно.
Действительно, Клык увидел двух каких-то мужиков в цилиндрических кепи с козыречками, в
«Бонжур, медам, месье!» — Клык понял без перевода. Куркин встречал туземцев стоя, с дежурной улыбочкой. Французы — Клык так и не врубился, таможенники это были, погранцы или полицейские, — как-то очень быстро пересчитали всех по головам, бегло поглядывая на фотографии в русских паспортах. Клык готов был голову на отсечение дать, что они даже фамилий не прочитали.
Чего-чего, а уж «о’кей», сказанное после проверки соответствия числа голов числу паспортов, не понять было сложно.
После этого Куркин с французами ушел в грузовой отсек, прихватив с собой какую-то папочку, и они там минут двадцать чего-то смотрели. Все это время народ просидел в гробовой тишине и явном, хотя и скрываемом волнении. Вера поймала себя на мысли, что ей очень хочется, чтоб что-то стряслось и их вместе с самолетом заставили вернуться в Москву. Это было противоестественно, но она этого хотела. Клыку ничего такого не хотелось, у него дурацких мыслей не было. Наоборот, он, пожалуй, именно сейчас волновался больше всего. А ну как к чему-нибудь придерутся, а у Куркина отмаза не найдется? Угодить во французскую каталажку Клык не опасался. Вряд ли там хуже, чем в российском СИЗО или ИВС. А вот если завернут «нах Москау» — это хреново. Там, как видно, живой Клык никому не нужен.
Но все обошлось. Куркин и французы вернулись, причем старшой сиял как медный пятачок. Видать, все получилось клево и не потребовало дополнительных издержек.
— Выходим, господа-товарищи! — объявил Куркин. — Сейчас микроавтобус подадут.
Действительно, подкатил. Красивенький такой, чистенький.
Французы убедились, что все влезли, махнули рукой: мол, катитесь, Иваны, вкалывайте на родную фирму. Пусть ваши белые медведи кушают наши апельсины по умеренным ценам. Тем более что они небось еще с прошлого года залежались.
Машинка тронулась и покатилась себе с летного поля. Куркин беседовал с шофером на некой смеси английского, французского и русского, причем тот его вроде бы понимал. Проехали мимо каких то пакгаузов, аккуратненьких, с эмблемами фирм, реклам-ками и незнакомых очертаний огнетушителями. Остановились у необычного шлагбаума, похожего на горизонтально подвешенную приставную лестницу. Он перекрывал выезд с территории аэропорта. Сбоку от него была стеклянная будочка. Там сидел мужик в рубашке и фуражке, которому Куркин показал стопку паспортов. Тот махнул рукой — не надо мол, катись так! — и нажал какую-то кнопку.
Шлагбаум-лесенка поднялся вверх и сложился на шарнирах, как пантограф. Микроавтобус выехал на симпатичную, не по-русски ровную асфальтовую дорожку и ходко попер по ней в направлении автострады.
Романов, оказавшийся рядом с Клыком, сказал:
— Как приедем, никуда не отходите, никаких вопросов и переспросов, уловили? Старшой скажет — пойдете следом за мной. Понял?
— Без проблем, — кивнул Клык. Он поглядывал в окно. Зелено, красиво. Ряды виноградных столбиков, оплетенных лозой, холмы такие симпатичные, реку еще проехали, потом город начался с вывесками, домами старинного вида, но со спутниковыми тарелками. Машины в большинстве своем были хорошо вымытые и непыльные. Европа!
— Примерьте. — Конопатый вынул из кармана две пары темных очков. — Классная вещь от солнца…
Клык пристроил очки на нос. Вера — тоже.
— Нормально смотритесь! — заметил Романов. — Как импортные…
Микроавтобус, проехав через город, снова очутился на окраине и, прокатившись вдоль какого-то забора, мимо шарообразных емкостей типа газгольдеров, остановился у ворот.
— Выходим! — скомандовал старшой. — Нас уже встречают.
Все вышли из микроавтобуса, к Куркину подошел некий месье в фирменной униформе, с галстучком, поручкался. Француз чего-то растолковывал на все том же англо-франко-русском диалекте, а Куркин в основном кивал и отвечал: «Уи, уи!» Прямо как поросенок. Пока они беседовали, все прочие стояли кучкой и ждали.